— Умри и ты! — крикнул офицер и рубанул с потягом. Упавшая в пыль голова корейца Тена, словно еще надеясь на что-то, пучила глаза и шевелила губами. Тело же еще только падало на прибрежный галечник.
— Ты кто? — спрошено было и луковода Цоя.
Цой поднял руки, закрывая голову, но Морисита ловко отсек одну из этих работящих рук, оскалился, и, не ссаживаясь с коня, воткнул саблю в скудный песчаный островок.
Это был знак остальным. Они добили луковода. Юз же Нацукава восхотел оттолкнуться от этой чужой земли и улететь на родную российскую свалку, но, как восковой огарок, плавился в углистом пламени японских глаз. «С этими не договоришься!» — понял он и заговорил жарко:
— Я не кореец! Я не кореец! Я ваш, я — Япончик! Моим прадедушкой был знаменитый одесский Япончик!
Офицер натянул на кулак тонкую перчатку, приподнял живую и сообразительную голову Юза за подбородок, посмотрел в глаза.
— Пойдешь с нами желтопузиков резать? Говори!
— Да за милую душу! — обрадовался Юз. — Достали уже своим луком!
Позади, за спиной, где росли молодые лиственницы, послышался цокот лошадиных копыт и крик:
— Все собирайтесь на войну с русскими! Быстрее собирайтесь! Из-за сопок летят русские самолеты!
Все услышали рев двигателей на форсаже.
«Убегу под шумок! — радовался Юз. — Наши летят, русские!»
Рванула бомба.
Юз проснулся и услышал, что к шуму дождя добавился и вой ветра.
23
Цыганка Раиса Крянгэ размышляла.
Она лежала на ковре и почти не вникала в действие видеофильма, который, как сорный ручей, проистекал перед ее черными глазами. Фильм не нравился ей. Ей нравились сочные фильмы Кустурицы. Возникало чувство, что его глаза и ее — одно и то же, а мир свеж, наивен и лукав, как умытое дитя нищего. Но, зная эти картины едва ли не наизусть, Раиса находила в них что-то незамеченное в прошлый раз. Сегодня шел теплый дождь, а ей было тревожно. Она и включила «видак», чтобы жужжал и отвлекал от занозистых мыслей.
Не получалось отвлечься.
Проскрипел деревянной винтовой лестницей брат — пошел перекусить на кухню. Когда старший брат в доме — он хозяин. Брат занимался перепродажей золота и автомобилей и был очень богатым цыганом.
— Пшала! Помогискир мангэ, пшала! [3]
— Мэ бокхало… Мэрав тэ хав… [4]
Раиса остановила фильм и пошла к брату.
— Со родэса ту, пшала? [5] — прислонилась она к дверному косяку.
— Да хоть йэк тахтай чяйо! [6] — ответил брат басом профундо и не глядя на нее. Он не привык сам себе подавать на стол. Но милиция еще в одном его доме арестовала жену за хранение наркотиков и теперь жена находилась в следственной тюрьме, а он с детьми жил в доме Раисы. Дети уже спали.
— На йав дылыно… Ту — ром… [7] — сказала Раиса и стала накрывать на стол. Часы пробили три раза.
— Мишто… [8] — садясь за торец стола и беря голову в зажим ладоней, сказал брат. И спросил:
— Со тукэ трэби? [9]
— На пхуч, пшала… Намишто мангэ… [10]
— Йав кэ мэ… [11] — брат указал на стул слева от себя и выпил водки. — Бравинта жужоры… — похвалил он водку и повторил: — Пхэн, со тукэ трэби? [12]
На плите подогревалось мясо кролика. Оно шипело в чугунной сковороде, шипение это мешало чисто слышать голос. И Раиса присела рядом с братом.
— Мандэ дадывос исы… [13] — начала она по-цыгански, но внезапно махнула кистью руки цвета белой луны и стала говорить по-русски. Цыганских языков было столько, что порой одна цыганская семья не понимала другую. Раиса рассказала о телефонном звонке Крутого, который просит погадать ему на картах Таро.
— Он хочет завтра с самого утра. Обещает заплатить хорошие деньги. Бут ловэ.
Она сказала брату, что не может понять причину своей тревоги, она словно лишилась сил.
— У него темная душа, — сказала она. — Но не подумай, что я боюсь его… Нет, мэ ромны… Что-то подсказывает мне, что моя дорога будет опасной…
— Э-э! — поморщился брат. — На дар… Не бойся! Кто тебя тронет, пхэнори, тому дня не прожить… Но я дам тебе Виктора Цыру… — он достал из кармана пижамного пиджака пистолет: — Лэ… И вспомни кицы сы тутэ пшала и пхэня — сколько у тебя братьев и сестер…
— Аи, пшала… Чяче… Но, думаю, обойдусь без этого, — она кивнула на пистолет. — И Виктора не тревожь…
— Мишто, — согласился брат и выпил еще водки, но пистолет не убрал — лишь покосился на него, как цыганский конь. Он ни слова не проронил о своей жене. Цыганская жена считается существом оскверненным. Если она переступала через продукты — их нельзя было есть. Она не могла сесть с мужем за один стол. Чтобы не опоганить шатер, цыганка ползала в нем на четвереньках, потому что самой поганой вещью во всем мире считалась ее юбка. Если цыган как-то сболтнет в компании мужчин о жене, просто произнесет слово «жена», то после длинно извиняется перед людьми.
Брат ел, а Раиса смотрела на него, и ей становилось покойно.
Она — вдова. Ее муж был потомственный цыганский князь. Его зарезали в кишиневском поезде три года назад. Попросили его гитару — он не дал.