Остроумие и его отношение к бессознательному

Такова следующая история, в которой, несмотря на признаки тенденциозного остроумия, абсолютно нет его техники.

«Посредник спрашивает: «Чего вы требуете от вашей невесты?» Ответ: «Она должна быть красива, богата и образована». «Хорошо, — говорит посредник. — Но из набора этих качеств я составлю три партии». Здесь выговор сделан мужчине прямо, он больше не облачен в форму остроты.

В приведенных до сих пор примерах замаскированная агрессивность направлялась еще и против лиц (в остротах о посредниках — против сторон), которые участвуют в церемонии заключения брака: невесты, жениха и их родителей. Но объектами нападок остроумия в такой же мере могут быть и социальные институты, и лица (поскольку они являются носителями этих институтов), и уставы морали, религии, мировоззрения, — те, кто пользуется таким уважением, что возражение против них не может быть сделано иначе, как под маской остроумия, а именно остроты, скрытой за своим фасадом. Темы, которые имеет в виду такая тенденциозная острота, могут быть немногочисленны, но ее формы и облачения крайне разнообразны. Я думаю, что мы правильно поступим, обозначив этот вид тенденциозного остроумия особым названием. А какое название подходит для этого, выяснится после того, как мы истолкуем некоторые примеры этого вида.

— Я вспоминаю две истории: об обедневшем гурмане, который был застигнут при поедании «семги с майонезом», и о пьянице-учите-ле. Мы их изучили как софистические остроты, возникшие путем передвигания. Я продолжаю их толкование. Мы уже слышали с тех пор, что если видимость логичности относится к фасаду истории, то мысли (скрывающиеся за фасадом) хотели бы серьезно сказать: этот человек прав. Но в силу возникающего противоречия они не решаются признать за человеком правоту иначе, чем в одном пункте, в котором нетрудно доказать его неправоту. Избранная «острота» становится настоящим компромиссом между его правотой и неправотой. Это, конечно, не является решением вопроса, но соответствует конфликту в нем самом. Обе истории просто носят эпикурейский характер. Они говорят: «Да, этот человек прав. Нет ничего более важного, чем наслаждение, и совершенно безразлично, каким образом люди доставляют его себе». Но это звучит ужасно безнравственно и фактически это не совсем хорошо. Но в основе его лежит ничто иное, как «Сагре diem» поэтов, которые ссылаются на непрочность жизни и на бесплодность добродетельного отречения от мирских благ. Если на нас так отталкивающе действует идея, что человек в остроте «о семге с майонезом» должен быть прав, то это происходит только из-за иллюстрации истины наслаждениями низшего рода, что кажется нам совершенно излишним. В действительности, у каждого из нас были минуты и целые периоды в жизни, когда мы признавали за этой жизненной философией ее права и ставили на вид моральному учению, что оно умеет только требовать, не давая никакого вознаграждения. Теперь мы больше не верим в ссылки на потусторонний мир, где вознаграждается всякий отказ от земных радостей. (Впрочем, в нашем мире очень мало набожных людей, если за отличительную черту верования принять отречение от мирских благ.) И сейчас «Сагре diem» («Лови день») стало серьезным лозунгом. Я охотно отсрочил бы удовольствие, но разве я знаю, буду ли я завтра еще в живых?

«Di doman’ поп с’ё certezza» (Лоренцо Медичи).

Я охотно откажусь от всех запрещенных обществом путей получения удовольствия, но уверен ли я, что общество вознаградит меня за это отречение от мирских благ, открыв мне — хотя бы с некоторой отсрочкой — один из дозволенных путей к наслаждению? Можно громко сказать то, о чем шепчут эти остроты: желания и страсти человека имеют право на то, чтобы и им внимали наряду с взыскательной и беспощадной моралью. И в наши дни было сказано убедительно и проникновенно, что эта мораль является только корыстолюбивым предписанием немногих богачей и сильных мира сего, которые могут в любой момент без отсрочки удовлетворять свои желания. Пока медицина не научилась обеспечивать нашу жизнь и пока социальные установления не направлены на то, чтобы она складывалась более радостно, до тех пор не может быть задушен в нас голос, протестующий против требований морали. Каждый честный человек сделает в конце концов эту уступку, по крайней мере для себя. Разрешение конфликта возможно лишь окольным путем с помощью нового рассуждения. Нужно свою жизнь так связать с другой, уметь так тесно идентифицировать себя с другим человеком, чтобы можно было преодолеть недолговечность своей собственной жизни. Нельзя незаконно удовлетворять собственные нужды. Их нужно оставлять неисполненными, так как только большое число неудовлетворенных требований может развить силу, необходимую для изменения общественного строя. Однако не все личные потребности могут быть подвергнуты такому передвиганию и перенесены на других людей, и потому полного и окончательного разрешения конфликта нет.

Мы знаем теперь, как нужно назвать эти последние истолкованные нами остроты: это циничные остроты; а то, что за ними скрывается, — это цинизм.