Остромов, или Ученик чародея

Галицкий был фигура странная, недостоверная. В прошлый раз его не тронули, ускользнул. И вот теперь он спокойно работал в отделе учета, в странном тресте, которым тоже пора попризаняться, — но это успеется: подозрительно было то, что Галицкий запомнился единицам. О нем никто не мог сказать ничего определенного. Он хитро замаскировался. Никто не помнил даже, где он живет. Его быстро нашли по фамилии. Такие — ни для кого не видные, но ни от кого не прячущиеся, — были опасней всех. Видимо, он курировал всю сеть. Сети еще не было, но на допросах ее выдумывали быстро. Допрашивать эзотериков было одно удовольствие. У них было превосходное воображение. Жаль только, что многие упоминаемые ими сущности, враждебные советской власти, были недоступны, ибо находились в тонких мирах. После кратких, но убедительных разъяснений эзотерики переставали валить все на Гермеса Трисмегиста и начинали сдавать друг друга.

На очных ставках они вели себя трогательно. Большинство давно разлетелось, почувствовав, что самое надежное — оседать по окраинам; но теперь скребли и по сусекам. Они давно не видели друг друга и радостно делились вновь обретенным опытом. Трудность заключалась в том, что они никак не желали признаваться во вредительстве. Напротив, у них получалось, что только их молитвами и радениями воздвигся, скажем, Днепрогэс. В тридцать восьмом взяли Александра Валерьевича Варченко, человека серьезного. Вместе с ним взяли Двубокого, у которого нашли семнадцать сушеных членов, по числу членов Политбюро. Аналогия была ясна. Он хотел их извести. Александр Валерьевич Варченко был человек серьезный и обещал следователю всевластие, потому что гекатомба была самое то, и страна уже почти достигла абсолютного могущества, но убирать сейчас Александра Валерьевича было никак нельзя, он один знал, зачем все это. Следователь, в отличие от Александра Валерьевича, был человек несерьезный, Сент-Анри д’Альдейбра не читал, и Александр Валерьевич отправился в гекатомбу, или в мясорубку, это как кому нравится. Ему не нравилось никак, но его не спросили.

Даня понятия не имел, что за ним придут. Он допускал это, разумеется. Знание тонких миров не предполагает знания будущего, ибо истинный маг видит пути человечества, а с личной судьбой как-нибудь разберется сам. На известном уровне личной судьбы вообще нет. Даня не знал своей степени, да и не нуждался в этом, поскольку никаких третьих, седьмых и двадцать девятых степеней, как сказано в одном трактате, иарерахия не содержит. Степеней всего три — ученик чародея, чародей и то, к чему Даня медленно, но неотвратимо приближался.

Его взяли, когда он приступил к ежедневным упражнениям и только что разогрелся. Ему не составило бы труда уйти у них из рук, исчезнуть, мгновенно перейти в состояние левитации — для этого не потребовалось бы даже особой сосредоточенности, поскольку разрешившееся долгое ожидание, хотя бы и подспудное, часто приводит к взлету, и не всегда это ожидание счастья. Но в нем с осени двадцать пятого года сидело желание искупить тогдашнее бегство. И кроме того, ему хотелось знать, как все будет.

Заеда была на службе, Алеша Кретов — в школе. О том, что его взяли, знали только управдом да дворник.

Даниила Ильича привезли во внутреннюю тюрьму Большого дома на Литейном, отобрали паспорт, кошелек, часы, ремень и шнурки, никакого допроса не сняли, а отправили, по тогдашней практике, в одну из переполненных камер, располагавшихся по обе стороны длинного коридора в ледяном подвале без окон. Летом тут умирали от жары, зимой от холода. Рассказывали, что для перемалывания трупов в конце коридора устроена электрическая мельница. Это была неправда. Ничего интересного, в том числе электрической мельницы, там не было.

Даня долго думал, как все будет, и даже обиделся, насколько все похоже. С некоторых пор совершенно нечему было удивиться.

Его мариновали в ожидании первого допроса полные сутки, и все эти сутки он прислушивался к разговорам. В его камере было шестьдесят человек, и все эти люди были уверены, что недоразумение выяснится, хотя в душе понимали, что, по всей вероятности, не выйдут отсюда никогда. Большая часть заключенных внутренней тюрьмы вскоре переводилась в Кресты — на Литейном осуществлялась так называемая активная фаза следствия. Выяснением деталей и проработкой фабулы занимались на местах. В Большом доме отыскивали место каждого дела в общей мозаике и добивались главного — признания. После него обычно шло легче.