Острее клинка(Повесть)

«Самые низкие и презренные личности, сущие подонки общества, которым и под присягой никто бы не поверил, имеют полную возможность тайными обвинениями и лживыми разоблачениями насытить злобу, порожденную завистью, или отплатить за воображаемые обиды. Ни один донос, кто бы его ни послал, не остается без последствий. Стоит только… вороватому слуге, которого вы пригрозили отдать под суд, заявить, что вы социалист, и у вас немедленно произведут ночной обыск. У вас есть соперник, досаждающий вам? Прежний друг, которому вы хотите подложить свинью? Вам нужно лишь донести на него полиции.

Осведомители не обязаны даже сообщать свое имя. Анонимный донос имеет точно такое же хождение, как правильно подписанное обвинение. Полиция начинает действовать… производится ночная облава и обыск… Полиция не считается ни с чем — ни с численностью людей, подвергающихся репрессиям, ни с личностью человека… Нагрянуть во мраке ночи, вторгнуться наподобие грабителей в дома мирных граждан, обшарить их жилища и нагнать страх на детей — все это было порождено самим произволом деспотизма…»

Он вспомнил, как после покушения на Александра II в Швейцарию приехала одна русская, вовсе не интересующаяся политикой дама, вдова статского советника. Но кто-то кому-то что-то сказал, и за одни сутки полиция перевернула ее квартиру семь раз.

«Я не могла этого вынести, — жаловалась она Сергею. — У меня ведь четверо детей, я уехала из Петербурга». Ей без проволочки выдали заграничный паспорт — она ведь была абсолютно благонадежна. А обыски? «По недоразумению», — безмятежно объяснили ей в участке.

«Со слишком многими приключалось, — бежало его перо по бумаге, — что их арестовывали по ошибке, ссылали по недоразумению, держали много лет в тюрьме зря. Все это случалось. Я расскажу об этом… Такие факты достаточно хорошо известны русским людям, и когда полиция ограничивается только непрошеным ночным визитом и обыском в нашем доме, мы почитаем за счастье, что так легко отделались».

Может быть, первый раз за всю историю российских клеветников им не дано было торжествовать.

* * *

О своей новой работе Сергей сообщал вскоре в одном из писем:

«Моя книга тенденциозная, политическая, предназначаемая для возможно большей части публики. Я должен был сделать ее настолько серьезной, чтобы удар, наносимый русскому правительству в общественном мнении, был тяжелый, неотразимый, убивающий… Я был в такой же мере правдив, описывая их, как и описывая мир подпольный, нигилистический».

«Их» — означало царей и свору царских слуг: жандармов, полицейских, судей, надсмотрщиков.

Правда оказалась такой страшной, что ей не все сразу поверили. Даже те, кто сочувствовал революционерам. С одним таким скептиком Сергей встретился у Энгельса..

Как только Сергей вошел в комнату, ему навстречу из кресла поднялся худощавый, масластый человек, с тонким носом и большими, как у запорожца, усами.

— Джордж Кеннан, — представился он, — журналист.

Сергей поздоровался и ждал, о чем тот заговорит, потому что было ясно: человек с открытым, простодушным лицом не просто так с силой пожал его руку и бесцеремонно разглядывает светлыми, навыкате глазами.

— Я читал вашу книгу. — Он говорил напористо, с американским акцентом. — Она написана великолепно. Я, старый газетный волк, даже позавидовал. Вы бьете наотмашь. Но книга — одно, а жизнь другое. Я понимаю, вы раздражены против русского правительства, вы эмигрант. Но вы так сгустили краски, что вам перестаешь верить.

Сергея и покоробила слегка эта прямота, но и понравилось, что его собеседник так, не стесняясь, говорит с автором. Чувствовалось, что у этого Кеннана есть какая-то своя, еще не высказанная заинтересованность в книге Сергея. Кроме того, Сергей знал, что случайных гостей у Энгельса не бывает, и вряд ли бы он стал принимать у себя человека, в честность и искренность которого не верил.

Энгельс находился с другими гостями в глубине комнаты, но Сергей заметил, что он не упускает из виду и его с Кеннаном и прислушивается к их разговору.

— Вы американец? — спросил Сергей.

— Да, — ответил Кеннан.

— Вам, я думаю, еще труднее понять нас, чем европейцам.

— Не согласен, — покачал головою Кеннан. — Мне кажется, я неплохо знаю Россию.

— Вы бывали в ней?

— Да, одиннадцать лет назад.

— Одиннадцать лет — целая эпоха. За это время полицейщина в России стала наглее.

— Все равно, — упрямо тряхнул головой Кеннан, — мне трудно поверить, когда вы пишете, что без суда и следствия продержали три года в тюрьме невинного человека.

— Но я привожу одни факты, — старался не выдать раздражения Сергей.

— Это гипербола, в духе вашего писателя Щедрина.

— Тут я ничем вам не смогу помочь, — сухо сказал Сергей, — разве что посоветовать: поезжайте вновь в Россию. Кстати, вам это сделать просто, — невесело добавил он.

— Я уже думал об этом, — живо подхватил Кеннан. — Вы приводите невероятные факты. Такого произвола над людьми не знает ни одна цивилизованная страна.

— В том-то вся беда, — усмехнулся Сергей, — что царская Россия цивилизованной страной еще не стала.