Острее клинка(Повесть)

— Нет, не так, — возразил Пеко, — тебе нехорошо дома. Живи у нас. Прогоним турок, поедешь в Сараево. Самый красивый город, сам увидишь.

— Что я буду там делать?

— Найдем дело! Хочешь — артиллерией командуй. Всей артиллерией Боснии и Герцеговины! Будешь большой начальник.

— Не хочу я большим начальником, Пеко.

— Хорошо, — не унимался Пеко, — не хочешь начальником, живи так. Мы тебе дом построим, землю дадим. Живи, как хочешь. Жену тебе найдем. Ты ведь неженатый?

— Неженатый.

— Вот и хорошо! Красавицу тебе сосватаем! Такую красавицу, ах, ты же видел наших девушек!

— Сначала надо прогнать турок, — отшучиваясь, напомнил Сергей.

— Почему ты такой несговорчивый?

— Я очень сговорчивый, — щурился Сергей. — И девушки мне ваши нравятся. И Сараево — замечательный город. Но я все же здесь не останусь. Ты не сердись, Пеко. Ты ведь сам не остался в России.

— Я должен освободить свою родину.

— Я тоже, — сказал Сергей.

Именно в тот раз он бесповоротно понял, что не сможет долго оставаться у Пеко и его друзей.

Идеал жизни, который манил Пеко Павловича, не вдохновлял Сергея. Он пытался говорить с Пеко о всеобщем равенстве, о социализме, но ко всему этому Павлович был глух. Для него существовало только одно — пятисотлетняя власть турецких беков, унижение нации. С этим надо было покончить. Что касается власти богачей землевладельцев, то на нее Пеко не покушался.

* * *

— Ты знаешь, что говорил мне майор Перегудов? — вернул его из прошлого отец.

— Он уже майор?

— Да, и представлен к полковнику. Думаю, скоро получит. А ведь он почти твой ровесник.

— В этом я не сомневаюсь, — улыбнулся Сергей. — Так что же тебе говорил оный Перегудов?

— Он говорил, — строго глядя в глаза сына, произнес отец, — что ты на опасном пути, и намекнул мне насчет того, чем ты можешь заниматься в Петербурге.

— А для тебя это разве такая уж новость?

— Нет, разумеется, нет, — сердито сказал отец, — но когда это становится известно многим, это уже опасно. Очень опасно. Ты подумай, чем все твои афронты могут кончиться.

— Я уже подумал, отец.

— А о нас ты подумал? Ты посмотри на мать. Она вся извелась.

— Не ссорьтесь, — заволновалась мама, — ты, наверно, голодный, Сереженька?

— Не очень.

— Ну, как не очень? С дороги ведь. Я сейчас накрою.

Отец обиженно замолчал, уйдя в свою трубку. Сергей боялся растревожить его снова каким-нибудь неосторожным словом.

Он любил своего старика, хотя они и были совершенно разными людьми. Сергей многое бы отдал, чтобы родители были спокойны. Многое… Но тем делом, которому он посвятил свою жизнь, Сергей пожертвовать не мог.

Столбик, дуралей, развалился посреди комнаты на ковре и время от времени блаженно стучал по нему хвостом.

Из столовой раздавались легкие звуки расставляемой посуды…

Заснул Сергей не сразу. Он долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шорохам и скрипам старого дома. Всхлипывая, отбивали удары часы. На стене отцовского кабинета, в котором постелили Сергею, обнадеживающе улыбался ему в лунном свете акварельный портрет матери.

* * *

В урочный час Сергей сидел в тени акации на перекрестке улиц, по которым должны были проехать жандармы с заключенными (обвиненных по процессу «193-х» переводили в Белгородскую тюрьму).

Улицы эти Сергей знал как свои пять пальцев. Хоть и много лет прошло, но нисколько они не переменились. Трава на них все так же растет и поросенок трется боком о шершавые доски забора.

Вспомнился первый вечер по приезде сюда, в Харьков, на службу…

Мать и отец после долгого, застольного разговора оставили его одного, а он не лег, распахнул окно и сел на подоконник.

Белые пятна домов смутно проступали в гуще деревьев. В таких домах, на такой улице жизнь должна быть мирной, доброй, в обломовском халате. Не то, что в Петербурге, с его строгими проспектами. Да, Петербург… Начало жизни. Начало дружбы… Где-то за деревьями в вязкой темноте взбренькнула гитара, рассыпался смех.

На какое-то мгновенье Сергея потянуло туда, в пьяную темень, где дарят этот загадочный смех, и ласковый блеск близких глаз, и терпкое тепло рук… Но он стряхнул с себя наваждение. Им владела гордая отрешенность от всего будничного.

Звенели цикады, оживляя тишину. А может быть, никаких цикад и не существовало? Тишина звенела сама по себе? Может быть, она всегда пронизана этим звоном?

На севере, в Петербурге, тишина звучит по-другому. Над городом застывает незыблемый сумрак, и в нем, словно в прозрачном колоколе, цокают подковы патрульных лошадей. В Петербурге тишина возникает по команде. Ночью. Когда все спят, а городовые объезжают улицы и площади.

А какая тишина в Москве? в Одессе? в Нижнем Новгороде? «Над всей Россией тишина…» — всплыла строка Некрасова. Но пусть никто не обманывается насчет этой тишины. Затишье всегда висит над землею перед бурей.

Сергей улыбнулся этому сравнению, но оно не показалось ему ни вычурным, ни ложным. Он отчетливо увидел освещенную косыми лучами солнца присмиревшую траву и низкие, грозные клубы туч, готовые ударить в землю молнией и градом…

И вот опять те же улицы, та же сонная, мирная жизнь.