Острее клинка(Повесть)

Александр сам открыл дверь в малахитовый зал и увидел прямо перед собой в окне Неву и крепость.

Они были на своих местах, незыблемы и строги.

Крепость всегда радовала его глаз. Из нее никто никогда не убегал. Петр строил ее против врагов внешних, она отлично служит против врагов внутренних.

Где-то там, в ее казематах, сидит недавно схваченный князь Петр Кропоткин.

Чего ему не хватало? Прельстила роль нового Курбского? Пусть теперь посидит князек, авось одумается. А не одумается, пусть пеняет на себя.

Александру вдруг захотелось взглянуть, как он мается там в тесном каменном мешке, как сидит, сгорбившись, на койке, мерзнет и смотрит с тоской на догорающую свечку.

Желание было таким сильным, что Александр остановился и перевел дух.

Если бы не сан царя, он бы не устоял, он бы через десять минут был уже там, у грозных ворот с двуглавым орлом на фронтоне. Но он пересилил себя, отвел глаза от окна и шагнул к Перовскому.

Тот стоял возле зеленой колонны почтительно и печально, зная, что огорчил государя.

— Кары ждешь? — отрывисто спросил Александр, вглядываясь в холодное лицо вельможи.

— Все приму, ваше величество, — покорно, но с достоинством склонил голову Перовский.

— А ты не торопись, — сказал Александр, — ты сам в чем свою вину видишь?

— Проглядел…

— Проглядел, — передразнил Александр, — ловите журавлей в небе… Где она сейчас?

— По донесению жандармского управления уехала в деревню, но куда, пока не установили.

— А ты знаешь, чем они там занимаются, твои дети? — повысил голос Александр.

— У меня одна дочь со смутьянами, ваше величество, — тихо сказал Перовский, — Софья.

— А я, думаешь, не осведомлен? Все знаю. И что вторую замуж выдал, тоже знаю. Ты найди свою младшую дочь, Лев Николаевич, и верни домой. Я твое усердие помню. Но сам пойми, дочь такого человека, как ты, — революционерка.

— Я надеюсь, она еще не преступила грань.

— Преступила, — нахмурился резко Александр. — Но я жалею тебя. Ступай.

Перовский молча поклонился и вышел из зала.

Александр переставил безделушки на зеленом столике, побарабанил пальцами по малахиту.

Нет, не было ему покоя. Третий раз за неделю докладывают о пропагандистах. Когда же это прекратится? Из Тверской губернии, из Москвы, из Одессы…

Александр снова повернулся к окну и подумал о том, что все в конце этого года нехорошо. Он с неудовольствием смотрел теперь и на Неву, которая тоже, словно поддавшись общему непорядку, вела себя не так, как всегда.

Вторую неделю трещат морозы, а ей хоть бы что, и не думает замерзать, течет себе, не обращая внимания на холода, лишь у самых берегов нарастила неширокую ледяную корку.

Часть вторая СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬ

репещет огонь за решеткой камина. На подоконниках, на столах, на рояле — цветы. Это мама, она знает, как их любит дочь. Цветы должны отгородить ее от страшного мира, где серый камень и серые лица фанатиков.

Мама бесшумно входит:

— Ты все собрала?

— Все. Не беспокойся, мамочка.

Соня не желает ее огорчать, но собирать-то в дорогу нечего. Мама не понимает. Ей кажется, что дочь никогда уже не вернется к прежнему, не захочет опять туда, в тюрьму. А дочь думает о том, что ей было бы легче оставаться за решеткой. Почти все чайковцы арестованы, но только она выпущена на свободу… На полусвободу: на поруки, под полицейский надзор.

В крепости можно было перестукиваться. В особняке Перовского невозможно общение даже с теми, кто остался на воле. Каждое письмо вскрывают. За каждым шагом смотрят. Скорбные глаза матери, холодный взгляд отца. Круглосуточная слежка слуг.

Голос швейцара заставляет ее вздрогнуть:

— Князь Бартоломей Ханджери. Прикажете принять?

Вопрос обращен к матери, но она с удивлением смотрит на дочь. Однако и Соня слышит это имя впервые.

— Пригласи сюда, — говорит мать.

Несколько секунд ожидания, дверь распахивается, и Соня невольно вскрикивает:

— Сергей!

Кравчинский, в одежде денди, какой-то не своей походкой приближается к ним. Мать смотрит на него испуганными глазами.

— Если не ошибаюсь, — приходит она в себя, — Сергей Михайлович…

— Увы, ошибаетесь, — как можно учтивее огорчает ее Сергей, — князь Бартоломео Ханджери. Можно и попроще — Варфоломей Петрович.

— Вы очень рискуете, Варфоломей Петрович, — говорит Перовская, — в этом доме…

— Я знаю, — успокаивает ее Сергей, — Бартоломео Ханджери не рискует. Он принят в лучших домах Кишинева, Одессы и Киева. У него безупречная репутация.

— Мама, оставь нас, — просит Соня.

— Ну что ж, — покоряется мать, — но прошу вас, недолго. Сонюшке надо отдохнуть перед дорогой.

— Меня отправляют в Крым, — печально усмехается Соня. — От петербургской заразы, как выражается отец.

— А если отказаться?

— Нельзя. — И, встретившись с его взглядом, добавляет: — Если я не поеду, повезут силой.

— Никогда бы не поверил!

— У меня нет другого выхода.

— Вы же свободны.

— Не могу.

— Почему?

— Потому, что мне поверили на слово.

— Вот и отлично! Доверие врагов…

— Да не в них дело, Сергей, — с досадой оборвала его Соня, — как вы не понимаете? Вы словно с другой планеты свалились. И этот ваш вид, извините, дурацкий.