Остап Бендер и Воронцовский дворец

Зажав с двух сторон своего командора Балаганов и Козлевич с расширенными глазами смотрели, как Бендер начал переворачивать страницу за страницей этого необычного не альбома, а настоящего альбомища. Вначале шли фотографии именитых дворян, купцов, предпринимателей, на каждом таком снимке была карандашная надпись кто изображен на фото и какой интерес он представляет для революционеров, власти, ЧК. На одной фотографии было написано: «Денисакин Роман Вольфович, купец первой гильдии, владелец многих магазинов в Таврии. Несомненно обладает колоссальными ценностями, спрятанными в тайнике». На другой фотографии был изображен усатый человек восточного типа в феске, пучеглазый и надпись: «Ибрагим Бекев, содержатель многих игорных, злачных и торговых дел. Адрес и приписка, уехать за кордон не успел, золото награбленное у пролетариата спрятал». Другие снимки изображали офицеров старших чинов с уточняющими данными на обороте.

Переворачивая картонную страницу за страницей, Бендер и его компаньоны только диву давались таким данным о лицах бежавших или неуспевших уехать за кордон, которых гегемон пролетариата окрестил буржуями, капиталистами, врагами трудового народа. Но вот в середине этой альбомной увесистой архивной сборности Остап чуть было не вскрикнул: «Вот оно, вот оно, детушки-голуби!». Но закрыл рот на замок и все три головы единомышленников, а за ними стоящего хозяина, всё еще дымящего своей трубкой, склонились над фотографией во весь размер альбома какого-то плана. Какого чего, разобрать было нельзя, так как угол, где обычно находился штамп чертежа, на котором указывались все данные: план чего, масштаб его, кто автор чертежа, и так далее так пожелтел, что надписи и цифры еле-еле просматривались. И еще понял Остап, что эта фотография являлась только частью всего плана-чертежа, что и подтвердилось, когда он перевернул страницу, а за ней еще одну. Все три части этого плана как он еще понял стыковались, если их разложить одну за другой, впритык друг к другу, превращали весь план в один лист. Но план чего это из этих листов также нельзя было определить.

Перевернув поочередно все страницы этого необычного альбома и бегло просмотрев надписи на фотоснимках, в конце его искатели и обнаружили письмо, о котором им и говорил Никодимов.

— Ага, вот оно, — воскликнул хозяин. — Вот тут всё оно и сказано.

Остап вскрыл конверт, как будто письмо было адресовано не семье Клебанова, а непосредственно ему: и прочел вслух:

«Дорогая Александра Ивановна! И мои дорогие племянник Коленька и племянница Наденька. После получения такой страшной вести, которую мы получили, приглашаем вас поселиться у нас, как говориться, в тесноте, да не в обиде. Петр работает в порту, как ни трудно, но как не трудно, на кусок хлеба зарабатывает. Я работаю на швейной фабрике. Работу и тебе найдем, Сашенька. Так что, продавай дом и плыви к нам, добро, что пароходы сейчас ходят. Найдешь нас по адресу: Очаков…»

— О, Очаков, а не Одесса, хозяин! — воскликнул Балаганов.

— Ага, Очаков, выходит, а я Одесса… звиняйте, товарищи.

«… Черноморский тупик, Три. Ждем, целуем, обнимаем. Твои Петр и Клавдия».

— Вот оно, значит, как бывает, товарищи. С такой вот теплотой… А Клебаниха продала дом нам да и поплыла с миром. А письмо и пришло уже после, да так и осталось. А когда нашли этот самый, эту самую книжищу, то ей и отписали о ней, и письмо туда вложили. А вдруг объявится кто из них, тогда и передадим им, значит. А фотографии они, кому они нужны, что в них интересного, что читать, — вновь начал набивать свою выкуренную уже трубку Никодимов.

— Ну, что, отец, поедем мы к ним в Очаков, — взял прочно в руки альбом Остап. — Передадим им эту находку, как положено. И письмо, значит, — встал решительно Бендер.

— Да оно так, товарищи…, — как-то неуверенно протянул хозяин.

— Что так оно? — строго уставился на него Бендер. Вид у него был такой, что если бы ему сейчас пришлось сражаться за этот альбомище-находку, то, наверное он готов был сражаться с десятью Никодимовыми, как с сигуранцей проклятой в ту трагическую ночь на румынской границе.

— Да вот я и говорю, что уж больно кожа на этом самом альбоме, смотри какая тисненная. За сохранность книжищи и компенсировать надо было бы, товарищи хорошие.

— Ну это уж как положено, дорогой товарищ, — и Остап вытащил десятирублевку и сунул её в руку хозяина.

Балаганов и Козлевич с умилением смотрели на Никодимова и когда уходили, то долго трясли его руку в знак благодарности. А Остап даже обнял его и сказал: