Останься со мной живым

Егор промолчал. Он не попрощался, не сказал: «Пока», — лишь поцеловал напоследок, я почувствовала, как исчезают его губы, ощутила прохладу и лёгкий ветерок. Даже глаза не успела открыть, чтобы увидеть лицо. Он исчез. Рядом осталась лишь пустота. Даже постель не сохранила тепла.

— Я буду тебя ждать! — обняла подушку, где только что лежал Егор, надеялась, что там хотя бы сохранится его запах, но ничего не осталось.

Дома я тосковала, поэтому решила, наконец, преодолеть свои страхи и отправиться в Тверь к стоматологу. У меня ныл зуб ещё до переезда, но лечение зубов — мой самый жуткий кошмар. Вчерашний день вселил в меня какую-то суперсилу, но оказавшись в кресле врача, я сжалась в комок, зажмурилась до боли в веках (я так лечила зубы с самого детства и, казалось, выдыхала только после того, как выходила из кабинета).

Всё повторилось, страхи никуда не испарились. Я внушала себе, что это просто нужно перетерпеть. Выжила, выдержала и слава богу, камень с души свалился, но в руках осталась дрожь.

Прогулялась немного по заснеженной Твери. Кроме Кати и её мамы, здесь у меня больше не было никаких знакомых. Вспомнила бабушку, которой снился умерший сын, мы же собирались как-то увидеться, поговорить. Стало немного стыдно, что забыла про неё, и я набрала номер.

Она, как ни странно, меня запомнила, от сегодняшней встречи отказалась, но попросила, чтобы я сходила с ней на кладбище в годовщину смерти её сына. Я согласилась, мы договорились на одиннадцать у ворот. Старушка рассказала, где расположено кладбище и как туда добраться.

Может, стоило повидаться с Катей, но она сейчас в санатории, проходит реабилитацию. Мы с ней созванивались ещё пару раз: первый, когда она рассказала про репетиторов, что приходили к ней ещё до Нового года, а во второй, когда девочка опять увидела собаку. Дружок тогда был во дворе, но я его так и не дозвалась.

Егор привычно слушал музыку на весь дом, я улыбнулась. Вечером сидела перед камином и разговаривала с пустотой. Всё-таки открыла обучение азбуке Морзе и начала выписывать себе буквы, проговаривая кодировки вслух, чтобы Егор повторял их светом. Мне нужно было с ним как-то общаться. А перед сном я лежала в кровати и читала электронную книгу вслух. Сначала не понимала, что Егор от меня хочет: только углублюсь в чтение, свет начинал раздражающе мигать. И только когда спросила: «Ты хочешь, чтобы я тебе читала?» — он ответил «да» и перестал меня терроризировать светом, видимо, заслушался.

Глава 46. Раз дощечка, два дощечка…

Следующим утром я вновь начала петь в душе и не просто петь, а горланить во всю глотку, чтобы Егор, где бы он ни был, оглох и больше никогда не мог услышать этого позора. Мне хотелось петь, душа кричала. Хотелось разрушить тишину, пошуметь, погреметь, поорать, только бы не чувствовать себя одной в пустом доме.

— Раз дощечка, два дощечка, будет лесенка! Раз словечко, два словечко, будет пе-сен-ка!

Не знаю почему, но когда громко поёшь такие песни, какая-то давно забытая частичка души оживает, словно воскресает детство с его беззаботностью и весельем. Я перепела весь репертуар младших классов, затем начала вспоминать песни дошкольного возраста, но память подвела.

Когда я вышла из ванной, в доме царила тишина.

— А где аплодисменты?!

Вскоре тишину нарушил звук оваций из ноутбука.

— То-то же, — засмеялась я.

Егор поддержал моё настроение, включил песенки на ноутбуке, но подпевать я не стала, села завтракать.

— Егор, тебе оставить маминого варенья, а то я могу всё съесть? — спрашивала его, когда делала себе бутерброды.

Свет мигнул дважды.

— Нет, я всё-таки оставлю, — отложила треть баночки и поставила в холодильник. — А то в прошлый раз не попробовал. Ты в жизни не ел такого вкусного варенья. А знаешь, с горячими блинчиками вообще божественно. Я к следующему твоему появлению куплю мороженое и напеку блинчиков. Это очень вкусно!

Весь день старалась поднимать себе настроение, не грустить, не уходить в хандру, гнала из головы печальные мысли. Решила, что буду транслировать Егору только положительные эмоции и свою любовь, чтобы он не думал, что я страдаю и переживаю без него.

Утром и днём мне было легко поддерживать себя в добром расположении духа: я отвлекалась на работу, гуляла по лесу с Дружком, мы сходили в магазин, закупились продуктами. Но под вечер становилось особенно одиноко, не спасали ни работа, ни звонки Ульяне и родным. Тогда я разговаривала с Егором вслух, мы опять начинали учить азбуку Морзе, в вечернее время это делать проще, легче различать «точки» и «тире».

На третий день тренировок у нас даже получилось сказать и распознать моё имя. «Катя», — расшифровала я все точки и тире, которые проговорил Егор, и мысленно услышала его голос. Радость моя от того, что у нас получилось хоть как-то общаться, была недолгой. Я хотела слышать, видеть Егора, осязать. Тоска всё-таки прорвала барьер позитива, выстраивавшегося в эти дни. Я сдалась. Достала фотографию Егора из стеллажа, смотрела на него и плакала, выпуская тоску наружу. Мне было плохо.