Чуда внимательно наблюдала за тем, как Василиса повертела накосник, потом взяла его за концы ленты и повязала, словно бармы, на груди. Спрятала под блузу. Повернулась вся сосредоточенная, но при этом, по глазам видно, ничего так для себя не решила. Нет якоря. Как такую в Навь пускать? Сгинет, заблудится. Ведь хорошая девка, неглупая, да только много в ней шелухи наносной. В таком возрасте всякий раздвигать границы должен, ставить под сомнение степенность мира, давая тем самым ему новый импульс развития. А эта укрылась за масками зримыми и невидимыми, и не поймешь, где живая девка, а где морок. Только на Щуров надежда. Если чахнет поросль, питать нужно корни. Так и тут.
— Ладно, стоя на месте, подметки не стопчешь. Пошли.
Они вышли из дома, и Василиса уже без волнений смогла рассмотреть то место, в которое попала. Это действительно было межмирье. То, каким оно описано в книгах. Снежная степь столько, сколько хватает взгляда. Ее, словно рана на теле, пересекает река Смородина. Темная, густая, смолистая. Как в такой душу отстирать – загадка. Совсем рядом, буквально руку протяни, – коснешься, высится каменной громадой замок Карачун. Длинная тень его упирается ровной стрелкой в Калин-мост. Василиса отчего-то представляла себе, что он будет красный, коромысленный, с резными столбиками перил, с конными богатырями на заставе. Но увы. У старого обветшалого перехода оказалось до зябкости пусто.
— А где стражники? – В голове рой вопросов, а вылетел этот.
Чуда сплюнула на землю. Впервые с момента встречи Василисе удалось уловить от нее эмоцию. А еще странное движение, словно та поймала шершня на лету и разорвала его на мелкие кусочки. Миг, и в руке не шершень, а натрепанная кудель тьмы. Чуда достала из-за пояса тонкое веретено, подцепила им темное волокно и вытянула его в тонкую нить. Скрутила вдвое да сплела пальцами незамысловатый шнурок.
— Держи, — протянула она шнурок Василисе. – Хорошее проклятье вышло, от души. На руку повяжи. Таким, оказия случится, человека насмерть пришибет. Лишь хлестни. А стражники, те в замке. Напечники. Давай, не лови воздух, словно рыба на мели. Иди и главное возвращайся.
Василиса, делать нечего, поклонилась ведьме в пояс, выкинула из головы лишние мысли и ступила на мост. Стоило взойти на него, как явный мир подернулся белой дымкой и исчез. Остался лишь скрип бревен под ногами да шум воды. Иные звуки отсеклись, развеялись. Воздух сделался густым, плотным. Казалось, впечатай в него руку, и та увязнет. Каждый новый шаг давался с трудом. Василиса стиснула зубы и с упорством крестьянской кобылы продолжила путь. Ноги налились свинцом, тело сковала судорога. Калин-мост не пускал. Сердце зашлось рваным ритмом. Мир мертвых выдавливал человеческое тепло, противился, ломал волю. Хотелось согнуться пополам, а лучше лечь и никогда больше не подниматься. Прильнуть щекой к холодным заиндевелым бревнам и слушать, слушать как бьются волны Смородины о деревянные подпоры. Василиса огляделась. Как за ней, так и впереди мерцало белесое ничто. Оно пытливо смотрело в самую душу, ворошило, доставая то, что в тяжести своей давно опустилось на самое дно, да там и позабылось.
Под ногами хрустнуло. Словно взрыв, словно гром божественной кары. Василиса замерла и опустила взгляд. Внизу лежали кости тех, кто не смог пройти мост и пал на нем. Ступить далее, не потревожив чужой прах, сделалось невозможным. Именно кости не пускали дальше. Оплетали кипенными лозами ноги, вытягивали силы, желая продлить свою бесцельную вечность. Василиса рухнула на колени. Из носа потекла кровь. Надо заставить себя подняться и идти вперед. Если не пересечь сейчас мост живой, придется переходить его мертвой. Она утерла рукой лицо и со всей силой впечатала ладонь в черное от времени дерево.