Останься со мной навсегда

— Так ты решил, куда мы поедем? — спросила она с любопытством ребенка.

— Мы с тобой поедем на какой-нибудь теплый остров, — ответил он. — Подальше от цивилизации, от больниц и докторов. Там ты сможешь ходить босиком сколько твоей душе угодно. Тебе наверняка понравится ходить босиком по горячему песку.

Она одобрительно кивнула, улыбаясь.

— Мы возьмем с собой Джимми, — продолжал он. — Джимми очень соскучился по тебе и будет безумно рад…

— Джимми? — перебила она. — А кто такой этот Джимми?

— Ты не помнишь Джимми?

— Нет. — Она вдруг стала серьезной. — А ты считаешь, я должна его помнить?

— Это вовсе не обязательно, — поспешил уверить ее он. — Джимми помнит тебя, и этого вполне достаточно.

— Джимми… Это твой друг? — Она озабоченно нахмурила брови.

— Да, это мой самый лучший и верный друг. У него длинная белая шерсть и огромные острые клыки. И он с радостью перегрызет глотку любому, кто посмеет приблизиться к тебе хоть на шаг…

— Я поняла — это твоя собака, — догадалась она. — Значит, Джимми будет защищать меня?

— Да, он будет защищать тебя. Мы вместе будем защищать тебя.

Она потерлась носом о его шею, словно желая тем самым выразить ему свое одобрение.

— Ты такой большой и сильный, — прошептала она. — Ты мне нравишься. Мне очень спокойно, когда ты рядом. Я хочу, чтобы ты всегда был рядом.

Он наклонил голову и коснулся губами ее волос.

— Так оно и будет. Потому что я становлюсь большим и сильным, только когда у меня есть ты.

Приглушенный стон, донесшийся откуда-то сзади, заставил его вздрогнуть и обернуться. Констанс лежала без чувств, откинув голову на валик дивана, а Эмори и двое докторов уже суетились возле нее. Он догадывался, почему с Констанс случился обморок: она впервые увидела их вместе — его и собственную дочь.

В эту минуту он, кажется, постиг всю глубину той боли, которую должна была испытать Вероника, — не эта Вероника, прильнувшая теплым доверчивым комочком к его груди, а та, другая Вероника, которая еще была способна мыслить и осознавать происходящее вокруг нее, — в то страшное утро, когда, поднявшись в их спальню, увидела его, обнимающего во сне ее мать.

Он поспешил выйти из кабинета профессора, чтобы Констанс, когда ее приведут в чувство, больше не видела их. Когда он внес Веронику в палату и осторожно опустил на пол, устланный мягким белым ковром, она подняла к нему лицо и безмятежно улыбнулась. Глядя на ее улыбку, он не мог поверить, что эта девушка так много выстрадала.

— Я сейчас пришлю кого-нибудь из медсестер, чтобы тебе помогли одеться и собрать вещи, — сказал он, выходя из палаты. — Я заеду за тобой через пару часов. Надеюсь, к тому времени дождь закончится и погода будет летная.

Габриэле взял из дома только самое необходимое — и, разумеется, Джимми. На то, чтобы уложить их вещи, ушло бы несколько часов, а он не хотел терять время. Одежду, в конце концов, можно купить на месте, хотя вряд ли им понадобится много одежды там, куда он собирался ее увезти.

На вопрос дворецкого, когда они вернутся, он ответил, чтобы их не ждали здесь в ближайшее время. Он вполне допускал, что они больше никогда не вернутся в Рим — более того, был почти уверен в этом. Впоследствии он, быть может, распорядится продать дом. Ему не было жаль расставаться с этим домом, который он раньше так любил и которым так гордился. В конце концов, дом — это всего лишь дом. Там, где он и Вероника решат поселиться, он купит или построит другой дом и обставит его так, как нравится ему, — так, как нравится ей.

Пилот, с которым он созвонился, чтобы предупредить о предстоящем путешествии, сказал, что, несмотря на дождь, погода летная. Габриэле был уверен, что длительное путешествие, которое он собирался предпринять вместе с Вероникой, не покажется ей утомительным. Она всегда говорила, что ей нравится летать, а в его самолете она будет чувствовать себя как дома. Там она найдет все, что только может ей понадобиться — от горячей ванны до мягкой постели. Он был рад, что в свое время позаботился о том, чтобы его самолет был оборудован должным образом — вполне возможно, что в ближайшие месяцы они будут очень много путешествовать.

Уже из машины он позвонил Эмори и Констанс в гостиницу, где они остановились, и сказал, что увозит их дочь в Полинезию. Разумеется, он будет регулярно держать связь с ними и сообщать о здоровье Вероники. Судя по их голосам, оба пребывали в подавленном состоянии, что, впрочем, было вполне понятно, ведь они поверили каждому слову профессора.

По дороге в клинику он прокручивал в голове разговор в кабинете профессора. Доктора назвали ее болезнь умопомешательством на почве смещения личности… В том, что касалось смещения личности, профессор был прав: «я» Вероники действительно сместилось, переселившись в «я» ее матери. Но ему представлялось кощунственным применять слово «умопомешательство» к Веронике — потому он и был так рассержен, когда услышал его из уст профессора.