Остановка в пустыне

Итак, я написал все, что нужно, на листе бумаги и отдал его арабу. Он своей медленной тяжелой походкой направился к лачуге и исчез внутри. Я опустил капот машины. Затем вернулся и сел на место водителя, чтобы обдумать свое положение.

Налив себе еще порцию виски, я закурил сигарету. На дороге должен быть какой-нибудь транспорт. Кто-нибудь обязательно появится до наступления ночи, но спасет ли это меня? Нет, вряд ли - если только я не решусь проголосовать и оставить "лагонду" и весь мой багаж на милость араба. Готов ли я это сделать? Не знаю. Может быть, и да. Но если придется провести ночь здесь, я запрусь в машине и попытаюсь не спать как можно дольше. Ни за что на свете я не войду в лачугу, где живет это существо, и не дотронусь до его пищи. У меня есть виски и вода, у меня есть половина арбуза и плитка шоколада. Этого вполне достаточно.

Жара была невыносимой. Термометр в машине стоял где-то на 104 градусах. Снаружи, на солнце, было еще жарче. Я был весь мокрый от пота. Господи, где меня угораздило застрять! И что за компаньон!

Через пятнадцать минут араб вышел из лачуги. Я смотрел, как он идет к машине.

- Я говорил с гаражом в Каире, - сказал он, всовывая голову в окно машины. - Приводной ремень прибудет завтра с почтовым грузовиком. Все устроено.

- А ты не спросил, нельзя ли его прислать немедленно?

- Они сказали, что это исключено.

- А ты уверен, что спросил их?

Он склонил голову набок и ухмыльнулся своей нахальной, хитрой ухмылкой. Я отвернулся и ждал, когда он отойдет. Он не двигался с места.

- У нас есть дом для гостей, - сказал он. - Вы можете там хорошо выспаться. Моя жена приготовит еду, но вы должны заплатить.

- Кто еще живет здесь кроме тебя и твоей жены?

- Еще один человек. - Он махнул рукой, указывая на три лачуги по ту сторону дороги, и я, повернув голову, увидел в дверях средней из них невысокого, кряжистого человека, одетого в грязные брюки и рубашку цвета хаки. Он стоял в тени дверного проема совершенно неподвижно, и руки его висели по бокам. Он смотрел на меня.

- Кто это? - спросил я.

- Салех.

- А что он тут делает?

- Он помогает.

- Я буду спать в машине, - сказал я. - И твоей жене нет надобности готовить мне еду. У меня есть своя.

Араб пожал плечами и пошел к лачуге, где был телефон. Я остался в машине. Что еще мне было делать? Часы показывали половину третьего. Через три-четыре часа жара начнет спадать. Тогда я смогу немного пройтись и, может быть, поймать нескольких скорпионов. А тем временем следовало хоть как-то воспользоваться своим положением. Я перегнулся к заднему сиденью, где держал коробки с книгами, и, не глядя, взял первую попавшуюся. В коробке лежало тридцать или сорок из лучших в мире книг, каждую из них можно перечитывать сотни раз, и с каждым разом она становится все лучше. У меня в руках оказалась "Естественная история" Селборна. Я наугад раскрыл ее.

"...В этой деревне больше двадцати лет назад жил слабоумный юноша, которого я хорошо помню и который с детства питал какое-то особенное пристрастие к пчелам: пчелы были его пищей, его развлечением, его единственной страстью. И поскольку у людей его типа редко бывает больше одной привязанности, то и он направил всю свою энергию на это увлечение. Зимой он коротал время у огня в отцовском доме в состоянии вялой апатии и редко покидал свое место у камина; зато летом он словно оживал и все время проводил, охотясь в полях и на солнечных берегах. Его добычей были пчелы-медоносы, шмели, осы, где бы он их ни находил. Он не понимал, что они могут его ужалить, и хватал их nudis manibus*, мигом лишал оружия и высасывал из брюшек мед. Иногда он в великом множестве засовывал своих пленников под рубашку, иногда заточал в бутылки. Он был настоящий merops apiaster, или большой любитель пчел, и являлся подлинным бичом для всех, кто их держал, поскольку проскальзывал на пасеки, усаживался на землю перед ульем и принимался стучать по нему пальцами, собирая выползающих пчел. Бывали случаи, когда он переворачивал ульи, чтобы добраться до меда, который любил сверх всякой меры. Всюду, где варили из меда какие-нибудь напитки, он слонялся вокруг чанов и бочек, выпрашивая хоть капельку того, что называл медовым вином. Где бы его ни встретили, он всегда издавал губами звук, похожий на пчелиное жужжанье..."

* Голыми руками (лат.).

Я оторвался от книги и огляделся. Человека, неподвижно стоявшего на другой стороне дороги, не было видно. Поблизости ни одной живой души. Царившая вокруг тишина внушала суеверный ужас, покой, мертвый покой и запустение повергали в глубокое уныние. Я знал, что за мной наблюдают. Знал, что каждый глоток виски, каждая затяжка не остаются незамеченными. Я не приемлю насилия и никогда не ношу оружия. Но сейчас оно могло бы мне пригодиться. Какое-то время я размышлял, не завести ли мотор и не рвануть ли по дороге, пока не закипит вода в радиаторе. Но как далеко я смогу уехать? При такой жаре, да еще без приводного ремня, - не слишком далеко. Может быть, милю, самое большее две...

Нет, Бог с ним. Останусь там, где я есть, и почитаю.