Как вспоминал Борис Алексеевич, встреча с Власовым носила исключительно
«секретный и военный характер». Возможно, перед Смысловским ставилась задача еще раз «прощупать» бывшего командующего 2-й Ударной армией на предмет получения дополнительных сведений об РККА. Власов оказался немногословен. Он говорил сухо, кратко, старался больше слушать. Борис Алексеевич так и не нашел с ним общего языка.
«Мне чрезвычайно трудно было, — признавался он, —
перейти Рубикон не столько русско-немецкий, сколько бело-красный
[469].
Давая оценку Власову, Смысловский, конечно, был необъективен, но, вместе с тем, его позиция была обоснованной. Перед ним сидел человек, половину жизни отдавший службе большевистскому режиму. Власов честно отдавал свои знания и навыки советской власти, и она немало ему дала. Каковы были истинные взгляды генерала, Борис Алексеевич мог только предполагать. Поэтому Смысловский серьезно задавался вопросом:
«как глубоко сидит во Власове пройденная им коммунистическая школа, и где же начинается его русская душа?»
[470]
27 декабря 1942 г. Власов подписал «Смоленское воззвание» —
«Обращение Русского комитета к бойцам и командирам Красной армии, ко всему русскому народу и другим народам Советского Союза». Ряд специалистов высказывает мнение, что отказ Смысловского подписаться под этим, а также другими власовскими документами явился предлогом, позволившим гестапо арестовать Регенау в декабре 1943 г. Однако возникает вопрос, почему Борис Алексеевич должен был подписываться под воззванием Власова? Смысловский был полковником вермахта, начальником Зондерштаба «Р» — разведывательной структуры в составе абвера, а Власов — военнопленным, которого долгое время всего лишь использовали органы немецкой пропаганды.
К слову сказать, «Смоленское воззвание» не подписали обер-бургомистр Локотского округа Б. В. Каминский, редактор орловской газеты «Речь» М. Октан, а также другие видные фигуры русского коллаборационизма.
Вторая встреча с Власовым произошла в апреле — мае 1943 г., когда Андрей Андреевич совершил поездку в тыловой район группы армий «Север». На этот раз разговор получился неофициальным и долгим (до четырех часов утра). Власов оказался интересным собеседником, хотя его речь не отличалась изысканностью.
«Там, где он не чувствовал себя компетентным, — отмечал Смысловский, —
он избегал задерживаться и переходил на другую тему. Зато там, где он считал себя специалистом, он говорил весьма интересно, авторитетно и с большим знанием дела. Чувствовалась хорошая военная и политическая школа, а также навык разбираться в крупных вопросах, в особенности в вопросах организационного характера»
[471]
.
Как подчеркивал Смысловский, Власов был прекрасным знатоком военного дела, общевойсковой тактики и оперативного искусства. Однако ему, считал Борис Алексеевич, не хватало знаний в высшей области военного искусства — в стратегии, а также в вопросах государственного управления и геополитики, имеющих особое значение. Смысловский не раз возвращался к этой мысли в своих работах и остался верен себе до конца. В книге «На заколдованных путях» он сказал о Власове лаконично:
«Он был, конечно, хороший солдат, но до своей новой военной и политической роли никак не дорос» (Er war zweifellos ein sehr guter Soldat, aber seiner neuen milit"arischen und politischen Rolle keinesfalls gewachsen)
[472].
Одновременно с этим Борис Алексеевич отмечал во Власове
«чисто русскую способность»к глубокому анализу, огромный жизненный опыт, потрясающие знания человеческой психологии, позволявшие ему
«разгрызать»людей, проникать в их души и чувствовать то, чем они живут. Власов не стеснялся указывать на недостатки тем, с кем ему приходилось общаться. Не миновал этого и Смысловский. Впоследствии, писал Борис Алексеевич, ему эта критика помогла, особенно при формировании 1-й Русской национальной армии
[473].