Особые обстоятельства (Рассказы и повести)

Зинаида Андреевна еще крепче стиснула губы, спрятала фотографию в сумку. В избе она повесила снимок в рамочке над Валентинкиной кроватью. Куда-то перевели детский дом, никто бы, кажется, ничего не вспомнил, но когда Валентинка пыталась назвать Зинаиду Андреевну мамой, «Не мать я тебе», — говорила Зинаида Андреевна, а потом рассказывала правду о ее родителях, и был в том рассказе солдат на пшеничном поле. Часто смотрела Валентинка на фотографию. И окажись этот человек в тысячной толпе — сразу бы признала. Зинаиде Андреевне не надо было страшиться, что кто-нибудь проболтается Валентинке по злобе или по дурости, и чиста была ее совесть перед Машею и Семеном. Она не веровала в загробную жизнь, но окажись там, встреться с ними, сказала бы: «Вырастила Валентинку, как могла».

И чего беспокоиться бы Зинаиде Андреевне? Да сердце так и кипит, будто перед большой бедой.

Третьего дня прикатил в легковушке корреспондент из областной газеты, который не раз уже на ферму наведывался. Ковбойка распахнута на груди, волосы в ранней золе. Остро и цепко глянул на Зинаиду Андреевну, хлопнул по фотоаппарату, болтавшемуся на длинном ремне. Следом из кабины выбрался главный зоотехник.

— Мы опять к Валентине Семеновне, — навеличал Валентинку.

— Это по какому такому случаю? — деревянно сказала Зинаида Андреевна.

— Все по тому же, — напористо ответил корреспондент.

Главный зоотехник с укоризною на Зинаиду Андреевну покосился: дескать, мы люди ответственные, шутить не намерены. Зинаида Андреевна все-таки решила защищаться:

— Сколько можно писать-то, молода еще Валентинка.

— Мы считаем по-другому, — перебил ее корреспондент. — Передовиков показывать необходимо, и возраст здесь ни при чем.

— Выходит, мало у нас людей, которые добросовестно работают, коли, как на диковину, на одних и тех же накидываетесь.

— Да ты не противься, Зинаида. Глядишь, к ордену Валентину Семеновну представим, в депутаты выдвинем. А как же! Ведь она, можно сказать, гордость наша. Твоя гордость, Зинаида. — Главный зоотехник вытащил платок, вытер шею: было жарко.

— Как знаете. — Зинаида Андреевна повернулась, толкнула рукою дверь.

Корреспондент следом перескочил порог фермы. Женщины в этот час были в раздевалке: коров передали пастухам, собрались ненадолго наведаться домой. Затихли, увидев газетчика. А тот сразу же взглядом выделил из них Валентинку, оттер ее в сторонку, поближе к окну.

— Превосходно, превосходно! Крупешник!.. Попрошу переодеться, и сережки обязательно!..

«Дались им эти сережки. Все время с сережками снимают», — сердилась Зинаида Андреевна.

Лет четырнадцать было Валентинке, когда Хулила проколола ей мочки. Девчонка стерпела, носила в распухших мочках нитки, чтоб не затянуло. Все подружки так, по деревенскому обычаю, перемаялись. Хульша их утешала:

— Красота сперва завсегда мучениев требует. После спасибо скажете…

Зинаида Андреевна едва Хульшу переваривала. На фронте наслышалась всякого, но ругательства Хульши ножом резали. Да еще и Валентинка тянется к Хулыле. Однажды увидела: стоит Валентинка у зеркала, то одним ухом к нему, то другим, то лицо близко-близко присунет — примеряет сережки. «Вот и заневестилась», — определила Зинаида Андреевна, ревновито спросила, откуда эти сережки.

— Сейчас же верни. И ничего больше не бери у нее!

— Почему, Зинаида Андреевна? — не поворачиваясь от зеркала, спросила Валентинка. Голос у нее был точно таким, как тогда, у детдомовского забора, когда маленькой девчушкою еще была и удивленно ответила: «Я Валентинка».

Зинаида Андреевна не привыкла повторяться, поджала губы. И в то же время поняла, что кончается ее душевная власть над Валентинкою… И всякий раз, когда фото Валентинки появлялось в газете, саднило у Зинаиды Андреевны сердце. Самое большее, что беспокоило, — приживаться начала Валентинка к славе, принимала ее по чистоте душевной, не думая, не считая цены. А ведь давно ли полыхала румянцем под прицельным взглядом авторов, умоляюще, будто зверек в западне, искала глазами Зинаиду Андреевну. Теперь вон, ничего не сказавши, полетела домой прихорашиваться.

— Выходит, наша рабочая одежа поганая, — обиделась Зинаида Андреевна, скорее всего на бессилие свое перед газетчиком обиделась.

— Отчего же? Но у меня другая идея, — вежливенько пояснил тот. — Не вечно же показывать доярок на одной цепи с коровами.

И опять Зинаида Андреевна сдалась и как-то по-другому, обреченно, собрала губы. «И чего же я боюсь-то, — вместе с тем утешала она себя, — мало ли пишут, мало ли печатают всякого? Поглядят люди на фото и завернут в газету хлеб».