Особое задание. Повесть о разведчиках

А Белоухов думал: вот он стоит перед Тоней, здоровенный парень, с такими огромными кулачищами, что захоти она сейчас, и он начнёт вколачивать кулаками гвозди в доски, и однако он сидит в штабе вдалеке от боя, от опасности, в которой живут его товарищи и через которую прошёл её муж, лишившийся руки. Ему слышался её молчаливый упрёк, и он страдал от этого.

Так бывает в юности, когда силы еще не меряны: человеку и верится в свои возможности горячо, и сомневается он в иную минуту безутешно. Поэтому особенно не терпится молодости испытать свои силы.

Как многие мальчики его детства, Белоухов рос с мечтой о подвиге. Он мастерил детекторные приёмники, вынашивая надежду услышать папанинцев с дрейфующей льдины; когда пришёл срок избирать профессию, решил: будет радистом-полярником — и уехал в Куйбышев учиться. Окончил курсы, но вместо северной зимовки отбыл добровольцем на Западный фронт.

Почти за год службы в армии Белоухов пристрастился к своей работе. Ждать долгими ночными часами у рации, и вдруг услышать голос из далёкого тыла врага и принять донесение — стало его жизнью. Но с недавних пор, — это совпало с тем тревожным расположением, которое он испытывал к Тоне, — душевное равновесие Белоухова нарушилось. Теперь работа не приносила ему прежнего удовлетворения, он мечтал о подвиге в бою с врагом. А поделиться этим Белоухову было сейчас не с кем: капитан Дубяга, с которым он сдружился, вот уж с месяц лежит в дальнем госпитале, Белоухов с нетерпением ждёт его возвращения.

Как решиться просить подполковника перевести его на другую работу? Подполковник вскинет на него пытливые глаза, посмотрит внимательно и, пожалуй, спросит: «А что ты, братец, можешь?»

Что он, младший лейтенант Белоухов, ответит ему? Что люди уходят в бой, отдают свою жизнь, отбивают у врага его родной город, а он переезжает с аппаратами с места на место. Так может и война скоро кончиться, а он до сих пор не знает, способен ли на отважное, рискованное дело.

* * *

Капитан Дубяга вошёл в дом в сумерках, окликнул дремавшего на лавке у телефонов ординарца Подречного:

— Жив, Михайлыч?

Подречный вздрогнул, вскочил на ноги:

— Вылечились, товарищ капитан?

— А то как же. На вот, — он снял с головы пилотку и кинул Подречному, — завтра фуражку мою отыщешь. Эту выбрось. В госпитале такой фиговый листок выдали, макушку не прикроешь. А подполковник где?

— На передовую уехал. — Подречный суетился, собирая поесть. Он то и дело поглядывал на Дубягу, не скрывая радости, что видит его.

— Месяц никак в госпитале пробыли. Слава богу, нога цела!

Но Дубяга отказался от еды; отстегнув ремень, снял шинель, распахнул ворот гимнастёрки и сел на койку подполковника, на его домашнее в синих разводах байковое одеяло, стянул сапоги и далеко отшвырнул их.

— Ты дежуришь? — спросил он Подречного, — если буду храпеть, бей меня телефонной трубкой.

Он лёг на койку, скрестил вытянутые ноги, закрыл глаза и захрапел.

Подречный снова сел на лавку возле стола с телефонами, преодолевая дремоту, раскачивался и тихонько мурлыкал что-то под нос себе.

Под утро Дубягу разбудил боец, сменивший у телефонов Подречного, и сообщил ему, что прискакал верховой от коменданта. Дубяга распорядился, чтобы тот вошёл. Сидя на койке, свесив необутые ноги, Дубяга выслушал посыльного: комендант просит капитана выехать на новый КП для размещения разведчиков. Решив ехать тотчас, Дубяга крикнул в открытую дверь часовому:

— Коня мне!..

И слышно было, как на улице часовой подхватил еше не оконченную фразу:

— Капитану Дубяге коня серого, живо!

Дубяга обулся, снял с гвоздя шинель, подобрал брошенную вечером Подречному пилотку.

К крыльцу подвели коня, огромного, серого, с белыми бабками и белой звездой на лбу. Выбежал из дому Подречный с опухшим от сна лицом, охнул негромко:

— А нога-то, товарищ капитан!

Но тот, уже сидя верхом, помахал на прощанье, поправил наган на ремне и тронул коня.

— Фуражку разыскал! — крикнул Подречный.

Со стороны берёзовой рощи спешил к дому младший лейтенант Белоухов, узнавший о возвращении Дубяги.

Прошёл уже час или больше с тех пор, как Дубяга выехал на новый КП. Тем временем на хутор забрела старуха, низкорослая, в тёмном ветхом пальто. Проходившая мимо колхозница с лопатой на плече заметила её, незнакомую, поинтересовалась:

— Из погорельцев?

Старуха утвердительно кивнула головой.

— Чем ты живёшь? — пособолезновала женщина.

— На одном месте не живу. По деревням хожу, ворожу на картах, — ответила старуха,

— Ворожишь? — заинтересованно переспросила женщина. — Здесь на хуторе военные стоят, где же тебе заночевать-то? Шла бы лучше к нам в деревню.

— Может, разрешат здесь, — протянула старуха.

Женщина пошла дальше на работу по ремонту дороги, а старуха присела в стороне на брёвна и освободила под подбородком рваный шерстяной платок.

Вскоре вернулся Дубяга. Он соскочил с коня, привязал его к дереву и пошёл к дому.

Старуха заторопилась за ним, окликнула:

— Обожди, красавец!

Дубяга обернулся.

— Пётр Семёнович кланяться велел вам низко, — глуховато нараспев протянула старуха.

Дубяга внимательно посмотрел на нее.