Особое задание

— Дорогие товарищи! — обратился я к коллегам. — Сейчас я буду мыть пол в нашей казарме. Убедительная просьба — убрать свои вещи с пола, уложить их на кровати или поместить в тумбочки.

Мои будущие соратники и ухом не повели. Что ж, им же хуже.

Взяв ведро, выплеснул воду на пол. Эх, дортуар велик, намочило пол только у первых кроватей, но и этого достаточно, чтобы начались вопли и крики.

— А я вас предупреждал, просил все убрать, — проникновенно сказал я, глядя в глаза хозяевам мокрых вещей.

Сержант в учебке сделал бы мне "козью морду" за такое, но сейчас присутствовал элемент воспитания!

Большинство только посмеялось, но один, чересчур обидевшийся на меня за грязные носки, ставшие еще и мокрыми, попытался полезть в рукопашную.

Его попытка была пресечена не мной даже, а хохочущим Лосевым, легко скрутившим разъяренного парня и кинувшего того на койку.

Когда я принес второе ведро воды, народ уже убрал вещи с пола и смотрел на меня с чувством любопытства — мол, что он еще выкинет?

Я больше экспериментировать не стал, я здесь не начальник, а был бы оным, так они у меня и койки бы заправляли как положено, еще бы и рантик табуреткой отбивали, как в образцовой учебке Краснознаменного Северо-Кавказского военного округа!

Точно,— талант не пропьешь, а навыки мытья полов, полученные давным-давно, никуда не делись. Жаль, нет никакого чистящего средства, даже хозяйственного мыла, но вода тоже может справляться с многомесячной грязью, накопившейся с момента расформирования кадетского корпуса и до сего дня.

— Эй, как тебя там, Аксенов, что ли? — крикнул один из парней, похожий на записных остряков, считавших своим долгом схохмить по поводу и без оного, что находятся в любом коллективе больше двух человек. — Ты раньше поломоем работал, да? У меня дома полы не мыты, приходи.

Переждав, пока стихнет гул хохота, я спокойно сказал:

— Если ВЧК меня в свинари определит, то приду.

Теперь уже ржали над парнем, а тот, что удивительно, смеялся вместе со всеми.

Я мыл полы, а мои коллеги позабирались на кровати с ногами. Двое ребят, чуть старше меня, скинули солдатские шинели под которыми оказались порядком заношенные и заштопанные гимнастерки, пришли на помощь.

Когда все было закончено, народ начал с опаской ставить ноги на чистый пол.

— Я что вам хотел сказать, дорогие товарищи, — обратился я к коллегам. — Товарищ Дзержинский говорил, что у чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Если мы станем жить в свинарнике, как наш товарищ, то руки чистыми не останутся.

— Слышь, товарищ Аксенов, — с сомнением в голосе сказал наш начальник. — Феликс про чистые руки образно говорил! Чистые руки — значит, чтобы к ним чужое добро не пристало.

А дальше началась дискуссия, сводившаяся к следующему: может ли сотрудник ВЧК, скажем, взять себе оружие, найденное при обыске, если оно ему позарез необходимо? Сошлись на том, что да, может, но он обязан доложить о том своему начальнику.

Зато с утра, когда к нам заглянул товарищ Кедров, начальник Военного отдела ВЧК был приятно удивлен, увидев чистые полы, заправленные кровати и относительный порядок.

— Молодец, товарищ Лосев, — похвалил начальник нашего старшего, на что тот, смущенно пряча глаза, честно ответил:

— Это не я, Михаил Сергеевич, это Володя Аксенов.

Кедров хмыкнул, но ничего не сказал, а потом и совсем ушел. И чего, спрашивается, он приходил? Зато потом меня отыскал комендант и предложил переходить к нему. — Пока помощником, а потом и на его место. Дескать, ему уже осточертело быть комендантом общежития для чекистов, особенно, когда прибывают командировочные, а ему потом искать оконные стекла, вместо разбитых.

— Пат-тумай, тарагой тавар-ришь! Я-та скора с нашшым патальоном на фронт уйту, а т-ты останешся глафным.

Может, я и рад бы остаться в качестве коменданта, получить казенную комнату в Москве, но мы люди подневольные. Партия сказала «надо!», ВЧК ответил «есть!»

На это латыш возразить ничего не мог. Эти ребята люди дисциплинированные.

Кажется, мои коллеги начали меня уважать. А вот что окончательно подняло мой авторитет, так это баня. Нет, я не начал показывать чудеса банного искусства: вода шла еле теплая, просто, когда в предбаннике скинул с себя нательную рубаху, услышал шепоток.

— Володь, это где тебя так?

Я поначалу не понял, о чем они, потом дошло, что о моих шрамах. Мне свою тушку давно не приводилось обнажать перед посторонними, в баню ходил в одиночку.

— Это в империалистическую, от штыка, — ткнул я на левую руку. — А тут, на груди и на спине, уже у нас.

— Контрики, гады! — сказал кто-то с возмущением, а я поправлять не стал, объяснять, что это просто одуревшие от самогонки мужики, у которых, скорее всего, сдали нервы.

После бани и перемены белья жить стало легче. А когда в столовой нас накормили супчиком с картошкой и рыбными консервами, жить захотелось еще больше!