Особое задание

— Вот, Владимир, это и есть Николаев, Иван Афиногенович, мой фронтовой друг. Мы с ним в лейб-гвардии финляндском полку лямку тянули, потом вместе всю империалистическую отмахали. Кавалер, между прочем. Ты, вроде бы, тоже с «егорием»?

— Не, у меня-то только медаль, — вздохнул я.

Приятно, что Курманов знает о медали, но, если спросят — за что, не знаю, что отвечать. А этот, Иван Афиногенович Николаев, георгиевский кавалер...

Стоп. Откуда мне известно это имя? В Череповце мы с ним не пересекались, это точно, тогда откуда? Иван Николаев — не самое замысловатое имя, а вот отчество, даже для той поры встречается нечасто. Батюшки-святы! Вспомнил!

Николаев Иван Афиногенович, один из подельников Леньки Пантелеева в двадцатые годы! И все сходится. Фронтовик, георгиевский кавалер, участник гражданской войны. В банде Пантелеева состояли бывшие чекисты, не пожелавшие смириться с нэпом, восстановлением частной собственности! Романтики, решившие восстанавливать социальную справедливость доступным способом — перераспределением ценностей. Но все закончилось банальным бандитизмом, и стенкой.

Но все это случится позже, в двадцать втором или даже в двадцать третьем году. А пока я слушаю обстоятельный рассказ Ивана Афиногеновича.

С его слов нарисовалась такая картина. В Чуровское и прочие села зачастили бывшие офицеры, отыскивающие кто родственников, кто однополчан. Но главное, что они отыскивали недовольных. А этих, после продразверстки и всего прочего, хватало. Офицеры обещали, что скоро с севера придет белая армия, выгонит большевиков и отдаст власть настоящим Советам. Земля же останется крестьянам, в собственности! Хочешь — продавай, а хочешь — ешь ее, землю-то. И зерно никто отбирать не станет. Сами станете продавать, по своим ценам. Конечно же, налоги платить придется, но немного. И кто узнает, сколько пудов ты продал, а со скольки заплатил? Но прибывшие говорили, что надо немножечко подождать, когда начнется наступление, тогда и грянуть. Центром должно стать село Братково. Вот туда восставшие должны собираться со всех сел, потом идти на Шексну, захватить мост и удерживать его до тех пор, пока не подвезут динамит.

Стало быть, восстание было приурочено к наступлению белых и интервентов, но случилось немного раньше. Так в истории бывало.

На нашу подводу посадили тех бойцов Курманова, кто слишком вымотался или у кого сапоги вышли из строя. А мы молодые, как-нибудь на своих двоих.

Разговаривать не хотелось. Я по дороге принялся бубнить под нос какую-то старую песенку. Неожиданно, Курманов спросил:

— Володя, а ты откуда узнал, что председателя артели под суд отдают? Неужто в Москве про все наши дела знают?

— Какого председателя? Какой артели? — не понял я. О чем это Алексей Николаевич?

— Так ты идешь, и бормочешь: На деревне расставания поют, провожают председателя на суд, насушили всей деревней сухарей, возвращайся председатель поскорей. Это ты не про председателя сельхозартели?

— Да это я так, ни о чем, — смутился я, удивившись тонкому слуху Курманова, а еще тому, что, оказывается, бормочу под нос дурацкую переделку песни про гармониста. Как там? На деревне расставания поют, провожают гармониста в институт.

— А, а я-то решил, что ты про нашего председателя «Долгуши». Деньги на семена взял, а потом пропил. Хрен ему, а не сухари! Я его, паразита, под суд отдал.

Я натянуто улыбнулся, а в душе сам себя выматерил. Хорошо, что спел эту песенку здесь, а не в Москве. Объясняй потом, что ты имел в виду не «Председателя», а «председателя»!

К счастью, Курманов отвлекся, услышав какой-то шум со стороны Шексны.

— Долбануло что-то, — озабоченно сказал Алексей Николаевич. — Для трехдюймовки — слишком громко будет, а для грозы, вроде, не сезон.

Я тоже слышал отдаленный раскат, напоминающий гром. Впрочем, говорят, что грозы и зимой могут быть.

Пока суть да дело, мы вернулись в Шексну. Наш паровоз с теплушками стоял на месте, но чего-то здесь не хватало. Хм. Что-то такое было, когда мы прибыли?

— А куда колокольня делась? — с удивлением спросил Курманов.

Точно. С утра колокольня стояла, а теперь ее нет. Что-то там торчит, вроде сломанного зуба или пенька, еще и дым идет.

Возле станции переминался с ноги на ногу товарищ Смирнов. Посмотрев на меня, хмыкнул и ответил на незаданный вопрос:

— Шестая армия бронепоезд прислала, так они только к станции подошли, из орудия и жахнули! Говорят — не знали, что Шексна отбита, на всякий случай подавили высотку.

Понятно, что за грохот мы услышали. М-да, хорошо еще, что село и станцию не подавили на всякий случай. А ведь могли бы. Из чего хоть палили-то? У них что, корабельное орудие стоит?

— А куда бронепоезд подевался? — поинтересовался я.

— Обратно в Вологду ушел. Командир сказал — мол, ему четыре часа дали, чтобы все про все, а потом назад. Наступления ждут, а бронепоездов всего два.

— Ясно, — кивнул я. Потом вспомнил: — Вы же с Королевым должны были на зачистку идти.

— Куда идти? — нахмурился Смирнов.

Тьфу ты, опять я брякнул, что ни попадя. Нет в восемнадцатом году такого термина «зачистка».