Особое выражение лица

Обняв за плечи Алишера, он двинулся вперед, оглянулся, улыбнулся Диле ободряюще. Прихрамывая, она пристроилась рядом, пошла, морщась от боли в боку.

– А ты, значит, давно здесь живешь, Илхом? Раз квартиру снимаешь, жену выписал…

– Да. Давно живу. Шесть лет уже. Еще год осталось.

– Почему – год?

– Ну, еще год поработать, и можно уже дом начинать в Душанбе строить. У меня уже и участок есть. Матери дали как заслуженному учителю.

– Да все так говорят – дом, дом… – тихо перебил его Сафар. – Пока ты здесь на дом зарабатываешь, цены на стройматериалы в Душанбе втрое вырастут.

– Я заработаю! Я все равно построю! – быстро и резко обернулся к нему Илхом, и Диле показалось, что разговор этот меж братьями – тема давняя и болезненная, и лучше благополучно свернуть от нее в сторону.

– Ребята, а как тут вообще? Трудно тут жить?

– Да как тебе сказать… Это от многого зависит. Как повезет. Если к своим попадешь, к душанбинцам, то ничего еще. У нас на стройке все душанбинцы. А уж если с подрядчиком повезет и честным окажется – это вообще большая удача. А вообще, к здешней жизни долго привыкать надо. К тому, как к тебе относятся.

– А как относятся?

– Ну, что тебе сказать… Если свое самолюбие спрятать куда подальше, то ничего еще, жить можно. Мы же ни на что не претендуем, делаем черную работу, на которую местные не идут. А на остальное глаза закрыть можно.

– Ага. Конечно, можно, – тихо, но зло проговорил Сафар. – Те же скинхеды нас постоянно бьют, а суды потом это простым хулиганством называют. Помнишь, какой процесс был, когда убийц таджикской девочки оправдали?

– Да помню, помню… – поморщившись, отмахнулся от него Илхом. – Чужая страна чужих не защищает, это понятно. Россия – большая, но она вроде мачехи, пришлых со стороны не жалует. Да это и правильно, наверное.

– Да почему правильно? – снова резко возразил Сафар. – Почему правильно, брат? Возьми вот Америку, например! Там гораздо лучше к мигрантам относятся!

– Да откуда ты знаешь про Америку? Выдумал себе – Америка…

– Я знаю, я читал!

– Ну так и поезжай в свою Америку, если такой умный. Там тоже, между прочим, работать надо. Какая разница, где работать? Если ты приехал свои руки продавать, а не наркотики… Нет, мне никакая Америка не нужна. Я здесь привык. Хотя иногда очень, очень обидно бывает, когда на тебя как на черного рабочего осла смотрят. Понимаешь, мы тут для них все на одно лицо, будто из Средневековья выпавшие. А у меня, между прочим, прадед за Москву в Великую Отечественную воевал, родители высшее образование имеют, я сам хотел учиться, да женился рано… Теперь мне Зебе пятерых родила, надо дом строить.

– Вон там, на той стороне, клуб есть… – снова вкрадчиво встрял в разговор Сафар, тронув Дилю за плечо и показал куда-то вдаль ладонью, – там, знаешь, на входе табличка всегда висела – «Таджиков не пускать». Представляешь? Как будто мы все заразные. Обидно, да?

– Сафар у нас больше по клубам страдает, чем по заработку! – коротко мотнул в сторону родственника головой Илхом, усмехнувшись. – Готов даже свинину есть, только чтоб его здесь за своего приняли. Молодой еще, что с него возьмешь? Пусть танцует, пока молодой. А по мне, так хоть сто табличек на двери повесьте, лишь бы с зарплатой не кинули.

– А вы где в Душанбе живете, ребята? – быстро переменила тему Диля, чувствуя, как Сафар напрягся и приготовился дать Илхому словесный отпор. – Я в Гиссарском районе жила, на Колхозной улице…

Дальше разговор пошел уже в более спокойном русле, выяснились и общие знакомые, и больницу ребята знали, в которой Дилин отец работал. А за разговором и дошли быстро.

– Нам эту квартиру бабушка одна нашла, вахтерша с нашей стройки, – открывая перед Дилей ржавую железную дверь подъезда, пояснил Илхом. – Хорошая такая бабушка, помогает нам здорово. На почту ходит, деньги наши домой отправляет. Нам самим опасно на почту ходить, там караулят уже, отбирают сразу. А на русскую бабушку кто подумает? Хорошая женщина, добрая, понимающая. Мы ее матушкой называем. Осторожно, точик, там ступеньки сломанные!

Квартирка, как и сам дом, в который они пришли, оказалась довольно убогонькой. Голые стены, старая допотопная хозяйская мебель, вытертый ковер на полу, на тахте сложены большой аккуратной стопкой одеяла, постельное белье. В комнатах было довольно чисто, вкусный мясной запах сразу ударил в ноздри, чувствовалось, что еды здесь готовили много. Зебе, полноватая, приветливая, в длинном свободном платье, разглядывала Дилю с Алишером очень сочувственно, потом предложила, передавая годовалого малыша на руки Илхому:

– Я тебе свое платье дам, а одежду надо зашить, постирать. Снимай, я постираю.

– Нет, спасибо, стирать не надо. Ты мне щетку дай, я сама почищу. И нитку с иголкой. И умыться бы…

– Иди в ванную. Я сейчас все принесу. Вы у нас ночевать будете?

Это «ночевать» прозвучало у нее даже не вопросом, а, скорее, некой неотвратимой готовностью принять незнакомых людей на ночлег. Илхом, усмехнувшись, пояснил Диле: