Особо опасны при задержании

«Мои страхи и опасения были напрасны и ничем не обоснованы! — подумал Краснов, потирая ладони. — Радиограмму, прежде чем показать мне, конечно, уже прочитали в штаб-квартире абвера. Меня поздравил сам всесильный герр Розенберг, этот прибалтиец с печальным лицом! Теперь мне станут больше доверять, выше ценить и поддерживать каждое мое предложение! Еще бы: вчерашним эмигрантам, которые десятилетия прозябали на задворках Европы, удалось то, на чем неоднократно сворачивали шеи многие немецкие агенты, не умеющие закрепиться в советском тылу и скандально провалившиеся при первых же шагах».

Краснов не сводил прищуренных глаз с листа, который чуть дрожал в руках.

«Я знал, я верил, что моих людей встретят как долгожданных освободителей от большевистского ига! Иначе и быть не могло! Ликвидировать на Дону Советскую власть должны русские люди, точнее, казаки, это наше кровное дело! Лишь мы, долгие годы страдавшие вдали от родины, заслужили почетное право первыми вступить на родную землю».

Он еще раз перечитал короткое письмо Розенберга, затем снял очки и стал протирать бархоткой стекла.

«Надо немедленно сообщить Семену. Племянник будет рад моему большому успеху», — решил Краснов и потянулся к телефону. Набрал на диске номер и, услышав в трубке голос адъютанта племянника, потребовал:

— Соедините с господином Красновым! Немедленно!

— Кто изволит спрашивать? — спросили в трубке.

«Странно, что меня не узнали по голосу сразу», — Краснов сдержался, чтобы не накричать, и сказал:

— Дядюшка изволит спрашивать! Атаман!

НЕИЗБЕЖНЫЙ ФИНАЛ

Бессильно опустив плечи и положив на колени вздрагивающие кисти рук, Краснов безучастно, потухшим взором смотрел на членов Военной коллегии Верховного Суда СССР.

Рядом с дряхлым атаманом на скамье подсудимых сидели пятеро, те, кто, как и Краснов, некогда обивал порог имперского министерства оккупированных Германией восточных областей на Литценбургенштрассе.

Один из членов суда был с коротко подстриженной бородкой, и Краснов невольно подумал о Дзержинском, чей портрет висел в коридоре.

«Встречал ли я Дзержинского в Смольном институте, куда второго ноября семнадцатого года был доставлен большевиками из Гатчины? — Атаман потер лоб. — Помнится, допрашивал меня человек в пенсне, был он удивительно худ, с серым лицом, ввалившимися щеками. И беспрестанно курил. Милейший начальник штаба моего корпуса полковник Попов с иронией заметил, что этот представитель нового правительства Советов неизлечимо болен и вряд ли доживет до „светлого царства“ социализма… Но был ли это сам Дзержинский или кто-то иной?».

Времени для размышлений у Краснова было более чем достаточно: показания суду давали соседи по скамье, кто вместе с белогвардейским атаманом активно сотрудничал с фашизмом и сейчас, под тяжестью неопровержимых улик, признавался в совершенных тягчайших преступлениях против Советского Союза, мира и человечества.

На вопросы отвечал бывший князь и белогвардейский генерал, участник корниловского мятежа Султан-Гирей Клыч.

С первого дня нападения Германии на СССР князь верой и правдой сотрудничал с разведывательными органами СС. Когда же германская армия вступила на земли Северного Кавказа, начал подбирать бургомистров и выявлять коммунистов, призывал горцев к вооруженной борьбе с Красной Армией.

— Вскоре я убедился, что никакой вражды к коммунистам у народов Северного Кавказа не было и нет и призывать к расправе над ними рискованно. Когда же немцы расстреляли многих жителей моего родного аула Уяла, я понял, что организовать антисоветское движение на моей родине невозможно…

«О чем это князь? — поднял голову Краснов. — Ах да, бьет себя в грудь…»

Слушать показания соседей было скучно: Краснов заранее и чуть ли не наизусть знал, что могут сказать на процессе его недавние сподвижники, о чем поведать, в чем признаться.

«Если бы англичане, к кому я с племянником бежал в Северную Италию два года назад, в сорок пятом, не передали нас представителям Советской Армии, мы бы не сидели теперь здесь, — продолжал размышлять Краснов. — Жаль, что они отвергли предложенные нами услуги, сочли за военных преступников и поторопились от нас избавиться…»

Он обернулся, чтобы подбодрить племянника, но Семен Краснов пристально смотрел на членов суда и не заметил взгляда дядюшки.

Бывший офицер лейб-гвардии императорского полка, Семен Краснов в эмиграции стал активным участником многих белогвардейских организаций — от РОВСа до «Комитета по делам русской эмиграции», — был назначен германскими властями начальником штаба главного управления казачьих войск, за преданную службу рейху получил три ордена и был произведен в генерал-майоры вермахта.

«Лысеть начинает дорогой племянничек, — с грустью отметил Краснов. — Скоро станет обладать такой же лысиной, как и я… Скоро? — Атаман горько усмехнулся. — Вряд ли Семен дождется, когда у него выпадут последние волосы. Уж больно мало дней отмерила нам судьба в лице Военной коллегии…».