Особо опасная особь

— Теоретически такое возможно… — Умник усмехнулся, снова полез за сигаретой. — Если бедолага Дирс вдруг спьяну решит, что он достаточно крут и может поднять на меня руку, то на свете станет одним бедолагой меньше. По отношению к Дирсу — своего рода гуманный акт, санитарная миссия, одноразовая акция по уборке говна. Только он не осмелится, увы. Такие доходяги цепляются за свою вшивую жизнь до последнего. А поэтому поговорит недельку о вендетте со своими корешами, помашет кулаками, выпустит пар да и забудет. Мне в этом году вендетту уже три раза объявляли. Один раз третьей степени — то есть чувак мог охотиться на меня аж четыре месяца подряд и стрелять из укрытия. Чувак был очень зол, настроен был серьезно. Я подпортил ему бизнес, он разорился. Тупо, конечно, с его стороны было объявлять мне серьезную вендетту. Но он так решил — ему было виднее. Решил угробить меня насмерть. Думал, наверное, что после этого его бизнес наладится. Забавно люди устроены…

— Ну и что? — Лина смотрела на Умника округлившимися глазами.

— Он умер. На следующий день после объявления вендетты он сидел у окна на шестом этаже на Сто шестьдесят третьей улице с винтовкой в лапах и ждал, пока я пройду мимо. Потом он выпал из этого самого окна вместе со своей винтовкой — очень удачно, сразу сломал себе шею и совсем не мучился. Я положил на его могилку четыре синих незабудки. Даже дал немного денежек на похороны.

— Почему он упал?

— Я ему помог, — незатейливо объяснил Умник. — Он действовал как истый японец — сидел у реки и ждал, пока мимо проплывет труп его врага. Собственно говоря, япошкой он и был, звали его Мияваки. А я — не японец, некогда мне ждать, дело страдает. Пришлось решать проблему быстро и без сантиментов.

— И что, полиция тебя не забрала? Как она вообще относится к этой вашей вендетте?

— Я думаю, копы были бы счастливы, если бы все слики объявили друг дружке вендетту и перешлепали друг друга из пушек. Нет сликов — нет проблемы, да? Только так не получится, детка. Лет двадцать пять назад, говорят, здесь шла настоящая война — чуваки палили из стволов на каждом шагу. Говорят… Меня здесь тогда не было. Когда я пришел сюда, все давно устаканилось. Теперь все здесь решают деньги, леди Лина. Денежки, бумажки хрустящие и нехрустящие. В сущности — то же самое, что и у вас, хай-стэндов, приличных человечков. Мани-мани. Пусть мы не платим налогов, но зато помогаем делать большие бабки тем, кто налоги платит. За это нас терпят, леди Лина. За это нам дают жить.

— Ты говоришь, что пришел сюда. Разве ты не родился здесь?

— Здесь? — Умник осклабился. — В этих кварталах дети почти не рождаются. Здесь мало бабенок, преобладают особи мужеского пола, но и те телки, что есть, непригодны для деторождения. Все накачаны дрянью — как минимум стимуляторами, большая часть народа — геноприсадками, про наркотики вообще молчу, они здесь вместо чая на завтрак. Кого могут родить такие телки? Только разве что слоников, мутантов. — Умник помахал пальцем у носа, изображая, очевидно, хобот. — Поэтому народец в основном пришлый. Сумел выжить год — считай себя сликом. Или марджем, как принято говорить у вас, промытых. Или маргиналом. Или Альбертом Эйнштейном, скрещенным с Рафаэлем Санти, — это уж насколько шизы хватит. Настоящих сликов немного, и живут они недолго, быстро загибаются, не оставив после себя потомства. Так-то вот, сладкая леди.

— А ты откуда пришел? — спросила Лина, не в силах справиться с любопытством.

— Оттуда, — Умник показал большим пальцем за спину. — Из другой страны, не Америки. Более точной информации дать не могу, извини. Еще спроси, как меня зовут на самом деле…

— Понятно. И ты тоже это… Сидишь на наркотиках?

— Ну уж нет, — Умник сморщился, словно его угостили незрелым лимоном. — Я не больной, понятно, детка? — Умник постучал себя по черепу, издав гулкий звук с металлическим оттенком. — Времени на дурь у меня нету. Я пришел, чтобы делать здесь бизнес, — такой, какой в других частях вашей долбаной приличной Америки не сделаешь. И делаю свой бизнес. А когда заработаю денег достаточно, то вернусь в свою страну, куплю домик, заведу большую клумбу хризантем, жену и кучу сопливых белобрысых деток. Вот такая у меня мечта, не смейся. А чтобы родить нормальных деток, нельзя употреблять всякую дурь. Ты не смеешься, детка? Не вздумай смеяться, а то и в рожу схлопотать можно…

— Не смеюсь я, — сказала Лина. — Я — нормальная детка.

Пожалуй, Умник скорее нравился ей, чем не нравился. То, что он говорил, звучало неправдоподобно процентов на пятьдесят. Но с остальной полусотней процентов вполне можно было примириться — если обладать должным чувством здорового шизофренического юмора.

— Не вздумай смеяться, — повторил Умник. — Тут брались некоторые надо мной смеяться…

— Слушай, — спросила Лина, — сликам вообще можно верить? Вот тебе — можно?

— Мне — можно, — уверенно сказал Умник. — Кому ж еще верить, если не мне?

— Почему я должна тебе верить?

— Потому что я чувак высшей категории, — заявил Умник, — слик элитного разлива, типа французского вина Шато Шеваль Блан, понятно?