Джемс так раскрывает свою формулу: «Личность человека, – пишет он, – составляет общая сумма всего того, что он может назвать своим: не только его физические и душевные качества, но также его платье, его дом, его жена, дети, предки и друзья, его репутация и труды, его имения, его лошади, его яхта и капиталы». Множеством деталей он дает еще более почувствовать, до чего жизненно реальна для него эта специфическая психология. «Мы в такой степени, – пишет Джемс, – присваиваем платье нашей личности, до того отожествляем одно с другой, что немногие из нас дадут, не колеблясь ни минуты, решительный ответ на вопрос, какую бы из двух альтернатив они выбрали: иметь прекрасное тело, облеченное в вечно грязные и рваные лохмотья, или под вечно новым с иголочки костюмом скрывать безобразное, уродливое тело». «Инстинктивное влечение побуждает нас накоплять состояние, и сделанные нами приобретения становятся в большей или меньшей степени близкими частями полной эмпирической личности». Джемс сравнивает чувство, которое испытал бы человек при уничтожении произведения его рук и мозга, например труда в рукописи, создававшегося им в течение целой жизни, с чувством, которое испытал бы скупой при утрате денег. В обоих случаях человек испытывает чувство личного уничтожения, и это чувство Джемс связывает с тем, что в результате этого «мы сразу попадаем на одну доску с босяками, с теми “pauvres diables”, которых мы так презираем, и в то же время являемся более чем когда-либо отчужденными от счастливых сынов земли, властелинов над сушей, над морем и над людьми, живущих в полном блеске могущества и материальной обеспеченности. Как бы мы ни взывали к демократическим принципам, невольно перед такими людьми мы испытываем чувство страха и уважения». Читая эти строки, нельзя не признать, что Джемс действительно знал психологию буржуазной личности. Но совершенно очевидно, что формула Джемса в том раскрытии, которое он ей дает, определяет не личность «вообще», а специфическую сущность буржуазной личности в капиталистическом обществе, построенном на частной собственности.
В известном смысле и мы можем, конечно, сказать, что трудно провести грань между тем, что человек называет самим собой, и кое-чем из того, что он считает своим. То, что человек считает своим, в значительной мере определяет и то, чем он сам является. Но только это положение приобретает у нас иной и в некотором отношении противоположный смысл. Своим у нас человек считает не столько те вещи, которые он себе присвоил, сколько то дело, которому он себя отдал, то общественное целое, в которое он себя включил. Своим считает у нас человек свой участок работы, своей он считает свою социалистическую родину, своими он считает интересы всего трудящегося человечества во всем мире; они его, потому что он их.
Для нас человек определяется прежде всего не его отношением к его
Самосознание человека, отражая реальное бытие личности, делает это – как и сознание вообще – не пассивно, не зеркально. Представление человека о самом себе, даже о собственных своих психических свойствах и качествах, далеко не всегда адекватно их отражает; мотивы, которые человек выдвигает, обосновывая перед другими людьми и перед самим собой свое поведение, даже и тогда, когда он стремится правильно осознать свои побуждения и субъективно вполне искренен, далеко не всегда объективно отражают его побуждения, реально определяющие его действия. Самосознание человека не дано непосредственно в переживаниях, оно является результатом познания, для которого требуется осознание реальной обусловленности своих переживаний. Оно может быть более или менее адекватно. Самосознание, включая и то или иное отношение к себе, тесно связано и с
Сознание человека – это вообще не только теоретическое, познавательное, но и моральное сознание. Корнями своими оно уходит в общественное бытие личности. Свое психологически реальное выражение оно получает в том, какой внутренний