Для противников теории ее интеллектуализм – это повод раскритиковать ее абстрактность, оторванность от реальной жизни. Однако, как заметил Терри Иглтон, «в действительности сложность теории проистекает не из ее изощренности, а из чего-то прямо противоположного – так как для ее понимания нам необходимо вернуться в детство, отвергнув то, что кажется само собой разумеющимся, и отказавшись принимать на веру хитроумные ответы движимых лучшими побуждениями старших» (Eagleton 1990: 34–35). Иными словами, и студенту, и специалисту, не первый год занимающемуся вопросами моды, необходимо время от времени освобождать разум от предубеждений и ставших общим местом идей, чтобы получить возможность окинуть поле исследования свежим, незамутненным взглядом. Вот почему знакомство с различными теориями может способствовать лучшему пониманию модных процессов. Рассматривая моду сквозь призму теории, мы уже не можем воспринимать ее проявления как нечто самоочевидное и естественное – у нас появляются вопросы, и в результате нам удается установить критическую дистанцию, необходимую для того, чтобы увидеть и в полной мере оценить сложность, многогранность и многоуровневость моды. Например, в главе 16 Джоан Энтуисл демонстрирует, как понятие «актант» в интерпретации Бруно Латура может помочь нам переосмыслить роль не-человеческих участников в создании моды. А в очерке Франчески Гранаты, посвященной Михаилу Бахтину (глава 6), его концепция гротеска представлена как ключ к пониманию трансгрессивной природы современного экспериментального дизайна. В свою очередь, Аньес Рокамора в главе 14 показывает, как теория полей Пьера Бурдьё возвращает нам утраченное понимание того, что творчество – это коллективный процесс, а модная коллекция не плод воображения отдельно взятого индивида, способного обходиться без поддержки социума, но продукт, созданный в результате взаимодействия различных социальных, экономических и культурных сил. В главе 4 Питер Макнил предлагает взглянуть на моду глазами теоретика повседневности Георга Зиммеля, чтобы увидеть дуализм ее логики, вызывающей в человеке желание походить на других и вместе с тем выделяться на их фоне, или, говоря иными словами, чтобы понять, что мода одинаково приветствует и единообразие, и различия.
Наличие теоретической базы подразумевает глубокое знание составляющих ее концепций и умение применять их в анализе и интерпретации предмета исследования. Как заметил Чарльз Райт Миллс, «„Теория“ прежде всего требует самого пристального внимания к используемым словам, и особенно к тому, насколько общий смысл они имеют и в каких логических отношениях состоят друг с другом» (Mills 2000: 120). Действительно, авторы теорий обычно оперируют некой «специальной терминологией» (Hills 2005: 40). Как правило, это терминология той дисциплины, в рамки которой укладывается теория. Наша книга посвящена социокультурным теориям – тем, что вдохновляют мыслителей в области гуманитарных и социальных наук, таких как история, философия, социология, культурология и исследования медиа.
Границы между дисциплинами не всегда бывают строгими и четко обозначенными, и работы многих мыслителей могут быть отнесены не к одной, а сразу к двум областям знания. Например, Мишеля Фуко называют историком, но также и философом. Пьер Бурдьё на заре своей карьеры занимался антропологией, но затем нашел себя в социологии, и на его научное мышление оказали влияние обе дисциплины. Таким образом, на практике теоретические исследования нередко требуют обращения к нескольким родственным дисциплинам и связанным с ними концепциям. Изучая работы мыслителей, чьи имена упоминаются в этой книге, можно обнаружить, что они находятся в некоем соотношении или в диалоге с другими теориями и идеями, концепциями и аргументами, заимствуемыми, чтобы поддержать заявленную точку зрения и расширить понимание того или иного феномена. Теории не рождаются в вакууме. Невозможно построить аргументацию на пустом месте, необходим критический диалог с уже существующими теориями. Кроме того, у всех настоящих теорий есть общая цель – «предложить новые инструменты для осмысления мира» (Barker 2011: 37–38). Как выразился Мишель де Серто, «несмотря на иллюзию чистого листа, мы всегда пишем на уже написанном»2 (de Certeau 1988: 43).