Ослепительный нож

- Уговори потерпеть, - наказал отец. - Дела осложнились так, что мне правую руку не выкупить, а Василию Юрьевичу свадебную кашу не заварить. Тезоименник коломенский не отпустил ему времени. Боюсь, как бы разума его не лишил. Не чуток к мудрым советам был нынче мой гневный гость. Нацелил устье меча не на истинного врага, а на недоумка Морозова. Ну да невелика оплошка, опомнится.

Евфимия выходила из боковуши, когда боярин сказал вослед:

- Конюшего предложил мне Василий Юрьич из своих верных слуг. Я дал добро. Нынче же придёт. Именем Олфёр, прозваньем Савёлов.

В одрине племянницы боярышня застала одну из лесных сестёр, Бонедину землячку, Янину. Выросшая в Москве шляхтянка в отличие от подруги детства чисто изъяснялась по-русски. И ещё она отличалась от Бонэдии угловатостью, как серенькая осинка от белой берёзки.

- Я у княжны ожидаю тебя, боярышня, - сообщила Янина.

- По какому понадобью? - присела Всеволожа на лавку.

Дева мельком глянула на Устю, мотнула головой.

- Тайны нет. Бонедя меня тревожит. Слюбилась она с известным тебе рязанским дворянином Бунко.

- То есть как слюбилась? - подняла брови Евфимия. - Точнее выразиться, влюбилась.

Янина снисходительно поглядела на девственницу.

- Живут, яко муж с женой.

Боярышня не нашлась, что сказать. Юная княжна покраснела.

- Не при Усте бы эти речи, - укорила себя Янина. - Да вы обе уже невесты. Пора не только с лица, а и с изнанки судить о жизни. Вот я считаю: грех предаваться утехам любви невенчанно!

- Карион открывался передо мною, - тихо вымолвила Евфимия. - Да всуе оказалось просить Бонэдию сменить веру. Она тут тверда как камень.

- Зато в ином не тверда, - осудила Устя.

- Надо рязанца уговорить, - предложила Янина, не обратив внимания на слова княжны. - Не примет ли он истинную веру?

- Карион в вере истинной, - возразила Евфимия.

- Прости за мою погрубину, - спохватилась полячка. - Только где же для наших влюблённых путь к благозаконному браку?

Всеволожа призналась:

- Не ведаю.

- А вот я на ложе с возлюбленным невенчанная не лягу, - твердила своё Устинья.

- Не зарекайся, - остерегла Янина. - Судьба коварна.

- Моя судьба - мачеха! - в один шаг вступила в своё горе княжна. - Не дождаться мне свадьбы! - зарыдала она. - Отошлют в Тверь, в обитель, где инока-матушка отреклась от жизни. Не поменяться мне кольцами с другом Васенькой. Не люба я его сердцу…

- Успокой её, сестрица Янина, ты же провидица, - тихо попросила Евфимия.

- Амма Гнева рассердится, коли правду скажу, - прошептала полячка.

- Стало быть, правда нехороша? - шёпотом спросила Евфимия.

- Чего шепчетесь? - рассердилась Устя.

- Спрашиваю, скоро ли Акилина свет Гавриловна питомиц своих отправит в Нивны, - по нужде солгала боярышня.

- Завтра мы туда едем, - как бы на вопрос отвечала Янина. - Остаётся лишь Власта. Она ещё здесь амме Гневе понадобна.

- Вруньи, - надулась Устя. - Я слышала: Янина не хочет прозреть мою судьбу с Васенькой.

- Отчего ж не хочу? - смутилась полячка. - Однако мне для прозренья вещица требуется от твоего жениха. А её и нет.

Евфимия прикусила губу, зная, что воспоследует за этими словами.

Устя вскочила, порылась на своём одре в изголовье и протянула вещицу:

- Вот…

То была перстянка Косого.

Янина растерянно осмотрела изделие из тончайшей лайки.

- Ин, будь по-твоему. Вели Полагье принесть горшок с колодезной водой, только что зачерпнутой.

- Макитра, в коей трут мак, не сгодится ли? - спросила княжна.

Янина кивнула. Кликнули Полагью. На лавке появился глиняный облитой горшок с водой. Провидица склонилась над ним и деловито зашептала на ляховицком языке, время от времени погружая персты в воду.

- Обмакни, невеста, мизинец, - обратилась она к Усте.

Та повиновалась и удивилась:

- Колодезная вода… тепла! Вновь тихий невнятный шёпот…

- Обмакни перст указательный.

- Горяча! - отдёрнула княжна порозовевший палец.

Колдунья кинула в горшок перстянку, и вода окровавилась.

Наблюдавшая Всеволожа не придала этому значения: перстянка-то крашена.

- Засвети свечу, прилепи сюда, - указала Усте лесная дева на край макитры.

Та всё исполнила, хотела заглянуть в горшок, однако рука колдуньи отвела любопытную.

- Ты глянь, - Янина поманила Всеволожу.

Евфимия приблизилась и отшатнулась. От макитры пахло свежей кровью. Провидица тянула за рукав, и Всеволожа взглянула…

Она увидела в неверном свете бревенчатые сени. На стене висел оскард, рогатая, как будто ляховицкая, секира, о каких рассказывал бывавший в Кракове отец. А на полу лежал в кровавой луже… конечно же… бородка клинышком, лицо сухое… конечно же, это боярин Симеон Феодорович, это Морозов с рассечённой грудью… В дверях будто бы Шемяка с искажённым ликом. А кто склонился над убитым?.. Вот распрямился, отирает меч… Это Васёныш! - чуть не вскрикнула Евфимия. И тут же вспомнила недавние слова отца: «Нацелил устье своего меча не на врага, на недоумка Морозова»…

Боярышня одним дыханием задула чадящую свечу.

- Полагья! - приотворила она дверь.

- Почему вы ничего не говорите? - наступала Устя. - Почему Офима загасила свечку? Почему так неприятно пахнет?

- Отведи её в мою одрину, - приказала боярышня Янине.