Ослепительный нож

- Не убивайся, - начал князь. - Государь принял меня ласково, поздравил. Провёл в палату, что именуется среди придворных «западня», ибо её оконца глядят на запад. Поговорили… Он ненадолго вышел рядом, в повалушу. И тут явился новоиспечённый дьяк еда с людьми и объявил: «Князь, пойман ты великим осударем Василием Васильичем всея Руси!» Я встал и отвечал: «В моём несчастье волен Бог да государь. А уд мне с ним пред Богом, что берет меня невинно»…

- Злосчастный друг мой! - Княгиня отирала их. - Ведь дети малые пояты следом за тобой!

- О Боже! - застонал Василий. - Мне их не показали… А Иван?

- Сокрыт надёжно.

- Всё - ошибка! Чей-то недоразум! - успокаивал Василий Ярославич. - Не знаю, на кого грешить. Не приобрёл врагов. Коль сами завелись, поплатятся! Всё станет на места… А ты пока беги, Офимушка, в Литву, спасай Ивана! Можайский получил от Казимира Брянск, затем Гомей и Стародуб. Шемячичу обещан Рыльск. Авось и мой Иван не будет без кормления. Василиус, я верю, всё поймёт. А ныне он в неведении.

Княгиня запротестовала:

- Он всё ведает. Меня не хотел видеть. Сына выслал, соправителя. Нивмолвить, нивпросить!

- Ну, значит, в одержании, - звенел железом князь. - Горит! Его остудят и сестра моя, великая княгиня Марья, и Голтяев, и Плещеевы, и наши богомольцы, святители Московские.

- Беседовала с Троицким игуменом Мартинианом, - вставила княгиня. - Преподобный обещал заступу.

- Надейся и беги, - настаивал супруг. - Можайский в Брянске или Стародубе. Недалече. Сумеешь вырваться?

- Сумею, - уверила Евфимия. И не сдержалась: - Из-за меня проклятый оборотень поймал тебя! Не зря допрежь грозил…

- Грозил, - припомнил князь. - Был против нашей свадьбы. А мы ведь не устраивали кашу…

Евфимия со вздохом перебила:

- С трубами свадьба и без труб свадьба!.. А я, виновница, на подвиг любящего не ответила на брачном ложе. Прокляни меня!

- Господь с тобой, Офимушка! - пытался утешать эоровский. - Ты непременно станешь мне женой не токмо перед аналоем, а и на брачном ложе. Не в сей жизни, так в будущей.

- Нет, - помотала головой Евфимия. - И в будущем не стану. Там мне быть порушенной невестой дарской, кончить дни опальною, за Камнем, в земле Огорской…

- Беги с Иваном, - положил предел невыносимой речи князь. - Храни его… Моё невремя минет. Вызволю себя, детей. Верну пожалования. Дам знать…

- Ну, будет, будет! - заскрипел в двери голос Эсея. - Отдай светец. Пошли!

Он вывел понурую Евфимию наверх и опустил в таинственные закрома тёмного платья додаток - золотую нагрудную привеску в виде длинноухого конька с загнутым в кольцо хвостом. Прощай, дар пасынка Ивана!

12

В перводекабрьский день на улице Богоявленской у рва притормозил каптанный поезд литовского посла Семена Едиголдова. Из третьей от хвоста каптаны сошли на наледь медвежья шуба с воротником на полспины и шубка «цини», сизая, из «дикого», а иначе сказать, из серо-голубого бархата и из «венедицкой», как называли на Руси венецианскую, камки.

Так возвратились из Литвы Евфимия Боровская с Володею Давыдовым. Он нёс, меняя руки, крупный короб. Она, жалеючи ношатая, спросила:

- Для чего сошли далече?

- Скрывал жилье, - ответил он.

Володя жил со старшею сестрой Натальей, вдовой, обременённой малыми детьми.

Прошли двор Весяковых. От церковки святого Иоанна свернули на Подол, к Васильевскому лугу. Улицей Большой попали на Вострой конец к самой реке. За церковью Косьмы и Домиана, миновав бревенчатые стены трёх амбаров, принялись стучать в дубовые ворота. Поочерёдно били колотушкой.

- Хто-о-о?

- Отопри, Доман.

- О, господин! Слав Бог, слав Бог! - возрадовался стариковский голос.

Запоры грохнули. Калитка распахнулась. Кирпичная тропа по чистому двору повела к терему на каменном подклете со столбами для крыльца. Доман сквозь слёзы созерцал хозяина, потом во все глаза глядел на гостью.

Наверху, в просторной повалуше, топилась печка в обливных зелёных изразцах.

- Наша горница с зимою спорница! - Старик разбил пылающие угли кочергой. - На улице студель, у нас тепель.

Юный хозяин разоблачил Евфимию, затеплил свечку, ибо в повалуше было сумрачно, оконца выходили к северу.

- Вот мы и на Москве, княгинюшка! Удачно твой знакомец Карион пристроил нас к литовскому посольнику.

- Он не хотел, - припомнила Евфимия. - Не отпускал меня. Вдвоём с Бонедей стращали чем-ничем. А пасынок был равнодушен: «Поезжай, любезная Евфимия!» Можайский тоже. С ним не лажу с того дня, как истребил Мамонов.

- Почто Бунко вернулся в службу к этакому мню? - ворчал Володя, вскрывая короб.

Евфимия остановила:

- Отложи труды. Он не послушал:

- Раскладу пока. Пусть всё проветрится с дороги. Она сказала благодарно:

- С той ночи, как Ядрейко переправил нас в Литву, ты - крепкая моя опора!

- А не брала с собой! - упрекнул младший из бояр юровского.

- Спрашиваешь, для чего вернулся Карион к Можайскому? - переменила речь княгиня. - По старой памяти. Служил ему перед отъездом из Москвы…