Ослепительный нож

Княгиня похаживала у стола без сияния, словно радость не в радость.

- Что с тобой? Муж вернулся! - удивилась Евфимия.

- Ах, ясынька! Он без меры весел. А ведь сам-друг от врага прибег. Веселие под щитом - не к добру.

Вошёл князь, потирая руки.

- Голоден, аки зверь! Почитай, день и ночь - в седле. А в пути еда, что в огне пенька - пых! - и нет…

Подали холодное. Княгиня нежданно тоже показала позыв на пищу.

- Не облизывай персты! - рассмеялся Юрьич.

- Вкусно, - молвила Софья.

- Мастера привёз, - хвастался Шемяка. - Котов отыскал. Ух, кухарничает!

- Феогност с тобой? - спросила Всеволожа, вспомнив грека при слове «мастер».

- Феогност? От простуды помер, - помрачнел князь. - На студёной Кокшенге, в дальнем из городков. Север не для южанина. Я был гоним на север.

Женщины примолкли за трапезой. Глянув на них, Юрьич снова повеселел:

- Нет, я не под щитом! Мните, побегу в Литву, как Иван?

Кухарь в белом колпаке собственноручно подал горячее: вытно пахнущую запечённую курицу.

- Можайский в Литве? - спросила Евфимия.

- Где же ему ещё? - отломил князь курячью ногу. - Покинул меня в злосчастии, стал служить Василиусу. Ан, не выслужился! Шёл на Москву Мазовша, Ивану велено было не пропускать его за Оку. Сей малодушный промедлил. Да не горюет! Мне достоверно ведомо: Иван через тестя ссылался с Казимиром Литовским. Просил помочь занять стол московский, пока мы с Василиу сом делим его.

- Просил через тестя? - удивилась Евфимия. - Ужли Иван женился?

- Женился рак на лягушке, - усмехнулся Шемяка. - Взял дочку князя Феодора Воротынского, что на пограничье. Аграфена Александровна, литвинка, благословила.

- Воротынский… Пограничье… - пыталась представить Евфимия.

- Где-то возле Одоева, - сказал Юрьич. - Там не поймёшь, чьи земли, литовские, наши ли. Одоев поделён надвое. Одной половинкой владеем мы, другую удержал Казимир. Так вот, Иван обязался за помощь писаться перед ним младшим братом, отдать Медынь, Ржеву, не требовать возврата Козельска, помогать супротив татар. Теперь пригрет, как изгой. Нет, я не ищу иноземных кормлений. - Шемяка вгрызся в курячью ногу. - Завтра буду иметь речь с посадником степенным Михайлой Тучей, пошлю к вятчанам… Не пойму, мнится ли, вправду ли, каких-то горьких пряностей переложил кухарь. Как, Фишка, тебе курица? Тебе, Софьюшка?

Та и другая доели блюда, слушая его, оставили одни кости.

- Перца переложил, пожалуй, - предположила Софья.

Шемяка обглодал и вторую ногу. Взялся за крыло.

- Нет, я не под щитом! Я ещё… я, - вдруг поперхнулся он, резко встал, пошатываясь.

Женщины всполошились.

- А… А… - Князь посинел, на устах появилась пена.

Он рухнул навзничь, опрокинув скамью. Софья бросилась к нему с криком.

- Кровь! Горлом кровь! - взывала княгиня к помощи.

Евфимия позвала что есть мочи:

- Люди!

Сгребла все платы камчатной ткани для утирки за столом, поспешила к Софье. Вбежал Акинфий.

- Лечца немедля, - приказала боярышня. - Кухаря схватить! Здесь ли Котов?

- Был, - таращил глаза Акишка. - Где-то, должно быть, в городе…

Отирали бороду, усы, грудь. Платы очервленели. Толку не было.

- Со… фью… шка! - с трудом вымолвил Дмитрий Юрьич. - Я… под конём!.. Достал!.. Тебе… в Псков… с Ваней. Там Чарторыйский - друг! А потом… в Литву.

Челюсть отвисла, рот отверзся сверх меры, взор омертвел.

- Ещё хоть словечко!.. Словечко! - приставала к упокоенному княгиня.

Явился лекарь. Домочадцы увели Софью. Акинфий сообщил: повар «испарился, аки вода в котле». Боярина Ивана ищи-свищи! Ведь Новгород… Великий! Лечец определил окорм, изрёк по-латыни три слова. Всеволожа не знала их и не стала у иноземца выспрашивать.

Дом погрузился в плач, в причеть. Прибывший вскоре Никита Константинович взял управление погребением.

Погребли тихо. Тризновали недолго. Никита вызвался сопроводить княгиню с сыном до Пскова. Передать под крыло друга Шемякина, Чарторыйского, вновь принятого псковичами воеводой.

- Едем со мною, ясынька! - уговаривала боярышню Софья.

- Нет, - твёрдо ответила Всеволожа. - Нет!

- Что тебе на Москве? Туги, да печали, да, того гляди, ещё худшее.

- Что мне на чужбине? - возразила Евфимия. - Горе вдали от родных могил!

Так и простились, плача, осеняя крестом друг друга.

Всеволоже предстояло провести последнюю ночь в пустом доме. Завтра найдёт попутчиков, покинет берега Волхова. За окном золотится трёхглавие церкви святого Василия. Отзвонили с вечерни. Вот и солнечный блеск на луковичках под крестами погас. Во дворе пьяный сторож разглагольствует с кем-то. Обнял воротную верею. А кто с ним в дорогом кобеняке?

Тишина-а-а… Осиротевший дом не скрипит. Евфимия затворила оконце, села на одр, погрузилась в думы.

Вдруг - топ, топ, топ, топ… Ей, храбруше, сделалось страшно. В дверь постучали.

- Кто?

Вошёл Иван Котов.

- Ты?

- Не гони, Евфимия Ивановна. Выслушай, тогда выгонишь.

Боярышня поднялась с одра.

- Мне ли слушать? Какие речи? - сбивчиво начала она. - Выдать бы тебя приставам. Не сыскали хоря в курятнике.