Ослепительный нож

Судно остановилось. Боярышне не пришлось завершить беседу о Разийе. Стали выгружаться на берег. Плещеев распорядительно торопил людей.

- Спешит с приятным сеунчем, - отметил мурза.

- Что значит «сеунч»? - спросила Евфимия.

- Весть! - объяснил Кичибей. - Счастлив раб, приносящий весть о свободе своего господина!

Боярышне не понравилось сравнение Плещеева с рабом, да и усомнилась она в правоте Кичибея: всегда ли раб счастлив счастьем рабовладетеля? А кони уже осёдланы. Не время пускаться в сложные споры. Скачка началась…

Минуя Нижний, достигли повечер села Киселёва на полпути к Мурому. У околицы задержались. Встретились вершники с запасными конями. Плещеев долго с ними переговаривался у края дороги.

Для Евфимии и Раины определили избу. Наскоро повечеряв, обе улеглись рядышком на голбце. Лесная дева вмиг провалилась в сон, боярышня же заснула не сразу. Волновало воспоминание о недавнем прощании с плачущей Асфаной. Ей вторили Айбикен и другие неутешные жены. Слёзы лились не столько об отъезде Евфимии, как об их господине Ханифе, отбывшем незадолго до того с Мамутеком в Казань. Поступило известие, что один из князей булгарских Либей завладел столицей Улу-Махмета в отсутствие царя. Царевичу и тысячнику его предстояла битва с мятежником. Нечаянная беда пришлась кстати при решении участи великого князя Московского. Боярышня дважды виделась с государем. Первый раз он, сияя радостью, обнял бывшую невесту и прослезился: «Евушка! Рад, что ты жива, здорова!» - «И я рада видеть тебя в полном здравии», - ответила сестринским лобзанием Всеволожа. Она рассказала всё, исключая царский вызов в диван. «Страшные беды ниспосылает Господь за наши грехи! - скорбел венценосный пленник. - Вот, трёх перстов лишён, - смущённо показал он десницу. - Слава Создателю, наш подвижник, заступник мой, священноинок Макарий, незадолго полонённый погаными, сумел сокрушить злобу Улу-Махмета, удостоился приёма, пленил царя собственным величием. Сам был тут же отпущен, и меня грешного с моими людьми казанцы выпустить соблазнились за окуп. Требуют несусветных денег: двести тысяч рублёв!» Из слов Василиуса боярышня поняла, что татары помалкивали о пребывании женщины в их Совете. Объёмом же окупа Евфимия возмутилась: «Алчебники! Великое княжество обнищает от их алчбы! Надобно, не спеша, рядиться». Василиус терпеливо поддакнул: «Братец Михаил князь Верейский и другие знатные пленники прилагают старания. Сам дважды говорил с царём. Глядит букой, стоит на своём»… При последнем свидании Всеволожа нашла в государе больше душевной крепости. Узнала, что казанский мятеж положил конец долгой ряде. Татары согласились на окуп «от злата и сребра, и от портища всякого, и от коней, и от доспехов двадцать девять тысяч пятьсот рублёв». На том царь и сын его утвердились с пленником целованием креста и Корана. «Едем, Евушка, со мной на Москву!» - тёр ладони Василиус. «Я поеду вперёд с Плещеевым, - предусмотрительно решила Евфимия. - Иначе сызнова начнут сучить сплетни про нас с тобой». Вспомнив её недавние злоключения, он согласился: «Хотя у суки и не без крюка, однако езжай вперёд. Не вздумай лишь удаляться в Нивны. Всенепременно дождись меня в дому Юрия Патрикеича. По моём приезде немедля встретимся. Обсудим, как дальше быть. Я в должниках твоих оставаться не вправе»… Боярышня обещала дождаться государева возвращения. Теперь, лёжа в постоялой избе, думала-передумывала: какие милости от Василиуса получит судьба её сиротинская? Так и заснула, ни во что не поверив…

Едва солнце заглянуло в окно, Раина затормошила боярышню:

- Просыпайся! Между мурзой и Андреем Фёдорычем большая пря!

Дева, видать, только что с улицы. Наблюдала прю собственными глазами.

- Что?.. Что могло их рассорить? - стряхивала сон Всеволожа.

- С рассветом привезли вязня, - сообщила Раина. - Повязан Фёдор Дубенской, что ехал в Курмыш с татарином Бегичем. Парень из обережи мне обо всём поведал доподлинно. Дьяк с послом из Мурома судном шли. Коней отпустили берегом. Вчера у околицы наши захватили их человека, Плишку Образцова, с конями. Объявили, что государь отпущен. Плещеев отправил с Плишкой нескольких воев. Пояли Шемякина дьяка под Дудиным монастырём. Бегича кто-то предупредил. Он заполночь бежал в Муром. Тамошний воевода при встрече опоил его мёдом и к утру выдал нашим. Вот-вот привезут татарина. А из их обережи кое-кто убежал к Шемяке.

- Сообразительная ты дева, - похвалила Раину боярышня. - Всё до меня довела потонку.

- Так ведь поведыватель мой сам ездил имать шемякинцев, - делала большие глаза Раина.

Вборзе собравшись, обе покинули избу. Евфимия сразу увидала толпу у Оки. Подошла. Дьяка Дувенского, дородного, благообразного, ей доводилось встречать и в Костроме, и в Галиче. Теперь он выглядел непотребно: кафтан разодран, борода клочьями, под левым оком большой синяк. Повязанный вервием по рукам и ногам, дьяк сидел в телеге. Воины насмехались над ним. Чуть в стороне которовались мурза с Плещеевым.