Оскверненный трон

Джахангир сидел в темноте возле оконного проема; рядом с ним стоял кубок с вином, сдобренным опиумом, которое приготовила Мехрунисса. Когда он делал глоток, боль в голове стихала, но ему все еще трудно было разобраться в собственных мыслях. Его сознание наполнилось неприятными видениями. Вот он ребенком следит за своим отцом Акбаром и думает, сможет ли когда-нибудь заслужить его одобрение; вот он теплой ночью бежит в дом суфийца, шейха Салима Чишти, чтобы рассказать старцу о своих страхах и сомнениях; а вот он бунтует против отца… Всю свою любовь Акбар тратил на сыновей Джахангира, а не на него самого, – и к чему это привело в случае с Хусравом? Крики сторонников его старшего сына, посаженных на кол, эхом отдавались в голове падишаха, а сам Хусрав смотрел на него невидящими глазами.

Испуганный всеми этими ужасами, Джахангир встряхнулся и отставил металлический кубок в самый дальний угол, выплеснув осадок на ковры. У него должно быть незамутненное сознание. Постепенно мягкий бриз, проникавший в комнату через открытое окно, очистил его голову от наркотика и винных паров. Если б Акбар был ему хорошим отцом, а он был бы хорошим отцом своим сыновьям, бунта Хусрава и неприязни Хуррама никогда бы не было. А ведь он так старался не повторить ошибок Акбара! Но может быть, то, что произошло, было неизбежно – может быть, все это результат наследия моголов, которое они привезли с собой из азиатских степей? У них в крови была тяга к трону, так же как в крови у оленя-пятилетки неизбывна тяга проверить свою силу в бою с вожаком стада. И самой природой отцам предназначено преподавать своим сыновьям жестокие уроки…

Джахангир посмотрел на звездное небо. Его дед, падишах Хумаюн, верил, что в звездах кроются разгадки всех тайн жития. Губы правителя изогнулись. Звезды точно не смогли помочь Хумаюну в решении его собственных проблем, которые возникли потому, что он был милосерден, когда должен был быть жесток, и колебался, когда необходимо было действовать решительно. Так он потерял свою державу.

Но с ним, Джахангиром, этого никогда не произойдет. Он слишком долго ждал своего трона… Мехрунисса права, как и всегда. Любая задержка, любое колебание с его стороны могут оказаться фатальными. Он должен отбросить чувства в сторону и разобраться с Хуррамом.

В сумерках следующего вечера, когда весь его двор собрался перед мраморным возвышением в Зале официальных церемоний, Джахангир встал, чтобы обратиться к стоящим перед ним придворным. Теперь, когда решение было принято, он чувствовал себя все увереннее, так же как чувствовал себя, впервые появившись перед своими подданными на балконе-джароке. Ближе всех к возвышению стояли Гияз-бек, Асаф-хан и Маджид-хан. Правитель никому, даже Мехруниссе, не сказал, о чем собирается говорить, но всем было ясно, что сообщение его будет касаться чего-то необычайно важного.

Падишах приказал, чтобы все сто колонн, сделанных из песчаника, были задрапированы черным шелком. Все фонтаны во дворе были выключены, и черный шелк закрывал клумбы с яркими цветами, скрывая их великолепие. Сам Джахангир был одет во все черное, а на голове у него был простой тюрбан того же цвета и ни одной драгоценности. Придворные неловко оглядывались вокруг. Правитель подождал, доводя напряжение до точки кипения, и начал:

– Как вы все знаете, вчера наместник провинции Манду доложил мне, что мой сын шахзаде Хуррам готовит бунт. Он обратился ко многим наместникам, призывая их встать на его сторону против меня. Но это не единственное его преступление. Он бросил свой пост в Декане и без моего разрешения прибыл в Агру. А когда я приказал арестовать его, бежал под покровом ночи. Но даже тогда я надеялся, что Хуррам исправит свою ошибку и вернется на путь долга. Любя его отцовской любовью, я был терпелив, давая ему время раскаяться в его юношеском высокомерии, – и не посылал против него войска. Но собственное честолюбие шахзаде полностью его разрушило. И на все это он ответил не любовью, а дальнейшим неповиновением. И я больше не могу сдерживать себя.

С этими словами Джахангир замолчал. Тишина была абсолютной. Его взгляд упал на Гияз-бека, который стоял с опущенной головой. Отцу Мехруниссы может не понравиться то, что падишах собирается сказать, но его собственная безопасность и безопасность державы должны быть превыше всего. Громким и твердым голосом, чтобы подчеркнуть важность момента, Джахангир скомандовал:

– Пусть принесут мне главную книгу государственных актов, в которую я занес имя этого бидалаута, этого негодяя по имени Хуррам, в тот проклятый Всевышним день, когда он родился!

Вперед вышел слуга с большой переплетенной в зеленую кожу книгой, которую поместил на подставку из тутового дерева, разложенную вторым слугой. Джахангир открыл книгу и стал медленно переворачивать страницы, пока не нашел нужную ему. После этого, взяв из рук слуги перо, обмакнул его в чернильницу из черного оникса, которую ему протянули, и решительным жестом провел линию через всю страницу.