Осколок в голове

Свадьбу играли, когда у жены пузо как надутое было – того гляди лопнет. Василий и вправду этого опасался. Уж так кожица растянулась у некогда стройной девушки, что казалось, пупок, который раньше был мягкой ямкой, а сейчас топорщился пуговкой, вот-вот развяжется. Просто жутко было смотреть на растущий глобус живота. И так все странно! Сзади посмотришь – даже талия видна. Спереди, особенно если издалека – лишь видно, что тяжело идти девчонке: лицо осунулось, ключицы торчат, и одежда на ней не в обтяжечку а слишком свободная, балахоном висит. А сбоку взглянуть – кошмар! И как женщины носят такое?

– Свяжись с механиками, пусть подготовят моего ястребка, – приказал Тимофеев, забрасывая фуражку на шкаф. – Я пока переоденусь.

– Есть, товарищ полковник, – отрапортовал улыбающийся Епифанов.

Напряжение, вызванное внезапным приездом командира, окончательно отпустило. Он был доволен, что угадал настроение начальства, сразу предположив, что полковник горит желанием вспороть тихое засыпающее небо мощной боевой машиной.

– А что в журнале записать? – осторожно поинтересовался старший лейтенант.

– Ну, как обычно. Тренировочный полет, проверка двигателей на разных режимах и высотах. И все прочее… Мне ли тебя учить?

Если все летчики эскадрильи летали строго по графику то командир иногда себе позволял взлететь по велению сердца, для души. Такое настроение у него бывало довольно редко, и гонял он тогда послушную серебристую пташку на запредельных режимах и высотах. Спецы, знающие толк в авиации, могли по достоинству оценить выверенное лихачество опытного аса.

– Самолет готов, товарищ полковник! – доложил Епифанов, когда командир минут через десять появился в вы-сотно-компенсирующем костюме.

Рука полковника обнимала знаменитый гермошлем с изображением ястреба. У птицы в ярком оперении, несмотря на хищно загнутый клюв, был спокойный ясный взгляд. Этот рисунок на строгой форме тоже был маленькой вольностью, которую мог позволить только всеми уважаемый командир.

– Предупреди диспетчера, – крикнул Тимофеев и, не спеша, вышел к поджидавшей машине. Слегка оттопыренные руки старались не задеть пневмотрубки на комбинезоне.

Через пару минут он был у самолета. Дежурная смена механиков поджидала рядом.

– Все готово, товарищ полковник, – многозначительно улыбаясь, доложил старший смены.

– Спасибо, Егорыч, – по-свойски кивнул Василий Тимофеев старому сослуживцу, аккуратно надел гермошлем и ловко забрался по лесенке в знакомую кабину, нагретую безжалостным казахстанским солнцем.

Последний день августа 1978 года клонился к закату, и солнечные лучи успели наполнить жаром все закоулки тесной кабины.

Несколько секунд полковник с закрытыми глазами блаженно вдыхал знакомые запахи грозной машины, мысленно прося ее – «не подведи, родная», и вспоминал давние юношеские поцелуи с Любой под майским дождем в Саратовском парке. Спиной он чувствовал уверенные объятия катапультирующего кресла, а ртом, словно наяву, ощущал влажные податливые губы девушки. Это был его своеобразный ритуал прощания с землей, молитва, которую он неизменно повторял с 1970 года, со времен отчаянных боев в небе Египта.

Потом он закрыл кабину, закрепился в кресле. Пальцы привычными движениями пристегнули кислородную маску. Полковник попробовал, как подается дыхательная смесь, и связался с диспетчером. Ларингофон работал нормально, связь была устойчивой.

Василий проверил показания приборов и запустил двигатели. Противошумные наушники исправно глушили громовой рев реактивных двигателей, но возрастающая мощь и без того ощущалась всем телом: от кончиков пальцев на штурвале до ягодиц в кресле. «Вперед», – дал в нужный момент сам себе команду Василий Тимофеев.

Самолет стремительно разогнался и легко оторвался от земли.

Василий быстро набирал высоту, тело вжималось в кресло, перегрузка возрастала. Эти ощущения полковнику были приятны. Он испытывал единение тренированного тела с послушной боевой машиной, и перегрузка осязаемо подтверждала их общую мощь. Василий сделал разворот и пролетел между знаменитой «гагаринской» стартовой площадкой космодрома и городом Ленинском. На окраине города он разглядел здание института, в котором училась дочь Люба.

Когда она родилась, в их только начавшейся семейной жизни был такой хлопотный и неустроенный период, что долго думать об имени новорожденной просто не хватало времени. Они решили назвать дочь так же, как и жену, Любой.

В прошлом году дочь поступила в местный филиал авиационного института. Во время приемных экзаменов несколько девушек были таинственным образом задушены, и Василий, много раз рисковавший собственной жизнью, тогда впервые со щемящим чувством тревоги осознал, что в самый обычный мирный день можно потерять единственного ребенка.

Эта тревога острой занозой крепко засела в нем. Поэтому, когда дочь через полгода стыдливо сообщила, что беременна, Василий даже обрадовался – теперь их маленькая семья увеличится. Да и как любимую дочь можно было укорять, если она почти полностью повторяла судьбу своей мамы?