Осколки разбитой кружки

Он чувствовал, как его переполняет изнутри сдавливающее чувство. Через пару часов ему придется извиняться перед начальником за недоразумение и возвращаться к своей выедающей его жизненные силы работе. Овид, похоже, просто развел руки и сдался в попытках понять брата. А на следующем семейном обеде родители, скорее всего, просто уже будут качать головой, даже не пытаясь вразумить непутевого сына.

– Вот и рухнул шалом-байт, – тихо прошептал Аран.

Он вышел из университета, чувствуя, как его дыхание учащается. Каждый его нерв находился на пределе. Он прилагал все свои усилия, чтобы делать шаг за шагом. Ощутив, что больше не в состоянии выносить это давление, что в любую секунду он может взорваться, он неожиданно свернул налево и побрел через стоянку автомобилей к огражденной сеткой площадке, где велась стройка каких-то гаражных отсеков. Не зная, что с собой сделать, как заглушить внутреннюю нарастающую агонию, унять отчаяние от безвыходности, стараясь изгнать из памяти доказательства самого настоящего человеческого счастья, он крепко схватил себя за голову, зажмурив изо всех сил глаза, и еще некоторое время пытался удержать в себе боль, но затем принялся колотить себя ладонями по голове, чтобы только не видеть воображаемые образы самого себя в кругу пятерых друзей. Он с силой отшвырнул сумку с кодексами законов, конституцией страны, лекциями и учебниками – всем тем, что он ненавидел каждой своей частичкой; сдернул с себя куртку, бросив куда-то в сторону, снова схватился за голову, пригибаясь к земле, чтобы только унять эту боль, но легче не становилось. Все, что копилось в нем эти годы, своим распирающим изнутри объемом начало давать выход разочарованию в собственной жизни и признание собственной неспособности что-то изменить. Полный эгоист, думающий всегда только о себе, виноватый в собственных ошибках – почему же так невыносимо сейчас от его самовлюбленности?

Он вытащил рубашку из брюк, он впивался сжатыми кулаками в волосы, метался по огражденной металлической сеткой строительной площадке, чувствуя себя в клетке, но не мог дать выход всем своим чувствам. Схватившись за трубу, торчащую из груды сброшенного металла, он стал с силой дергать ее, пока не оторвал, и со всей силы ударил ею по земле. На долю секунды он замер, вперившись взглядом в металлическую трубу, а потом схватился за нее обеими руками и принялся колотить ею землю, выкрикивая ругательства, которые сам толком не разбирал.

– Твою мать, да что б тебя! Сдохни, твою! Тварь! Мать твою!

Злость переполняла его, злость на самого себя, на свою слабость и на всю свою жизнь, и он бил и бил трубой все подряд, что попадалось под руки, выкрикивая в воздух ругательства, своими резкими движениями едва не разрывая на себе рубаху, а в конце, отбросил трубу так далеко, как только смог ее швырнуть, и снова схватился рукой за волосы, тяжело дыша и почувствовав, что глаза сдавлены от слез. Его грудь вздымалась, и брови были нахмурены от боли, рот хватал воздух, а взгляд блуждал, ни за что не цепляясь. Он сделал резкий короткий выдох и закрыл рот, стараясь восстановить дыхание. Он поднял глаза. Прямо напротив него на автомобильной стоянке стоял Артур Гард, с привычно надменным, невозмутимым видом курящий сигарету и наблюдающий за эмоциональными выплесками Арана. В пальцах левой руки он прокручивал шариковую ручку Арана, про которую тот давно уже забыл.

Аран силой воли утихомирил тяжелое дыхание, повернулся к нему всем телом и мрачно смотрел в ответ. Сейчас он знал, понимал, что это означает. Он смог поставить себя на место Гарда. Богатый, популярный, находящийся в своей стихии, свой среди своих, он в своем превосходстве не нуждался в словесных оскорблениях Арана, как делали это другие. Гард был настолько переполнен своим превосходством, что ему не требовалось произносить слова, чтобы показать это. Он был на голову выше, даже не так: он был в совершенно другой категории, чем все остальные студенты, включая и его почитателей. Он не был трусом и не сбегал от прямых взглядов Арана и не опускался так низко, как его приятели до подлых грязненьких высказываний за его спиной. Нет же, Артуру Гарду было достаточно стать свидетелем его болезненного отчаяния, должно быть, наслаждаясь каждым его моментом, скучающе куря сигарету и поигрывая в руке частичкой из жизни Арана как знак того, кто чьим миром владеет.

Позади Артура Гарда подъехала и остановилась черная машина, из которой вышел и обошел ее водитель, открывший заднюю дверь:

– Господин Гард?

Артур еще некоторое время смотрел на Арана, а затем так же молча и равнодушно отбросил сигарету, повернулся к нему спиной и сел в автомобиль.

Аран хмуро сглотнул и в последний раз сморкнул носом и, исподлобья глядя на автомобиль, сквозь зубы тихо проговорил самому себе:

– Давай, давай, катись отсюда. На своей черной машине с личным водителем.

Он подобрал свою куртку, закинул за плечо сумку и направился на работу.