Осколки недоброго века

Император объявил Высочайший Манифест об «усовершенствовании государственного порядка», и это только добавило беспорядков. По крайней мере Гладков вновь наблюдал на улицах Петербурга нездоровые движения.

Зато в Царском Селе жизнь текла своей чередой.

Александр Алфеевич продолжал всю предотъездную неделю всякий раз возвращаться в пригородную резиденцию, неожиданно проникшись печальным настроением.

«Меня тут что-то держит? Отнюдь! Или уже привык к чему-то? К этому тихому увядающему парку, к делам государственным, и неужели даже к самому государю? Надо же!

Такое впечатление, что, несмотря на вечные споры и хмурые монаршьи брови, Николай будто расставил сети, увлекая в них, точно приручая… от рукопожатного контакта до состояния почти подсознательной потребности в необходимости личного общения.

Это что – входит в дворцовую школу управления подданными? Или это отголоски крепостного права, что неискоренимо сидят в нас? Или некое общечеловеческое подобострастие перед властьимущими и другими всякими знаменитостями? Но и обратная связь тешит самолюбие – чай, и мы не лыком шиты».

Сегодня увидев у парадного знакомую шикарную карету, был тут же окликнут сзади, узнав голос.

– О! Наталья Владимировна. Вы как будто меня ждали?

– В некотором роде.

– Как ваше?

– Прекрасно и… двояко. Одна игрек-хромосома тянет к деяниям великим, другие икс – к вечному женскому, любви и продолжению рода человеческого.

– Даже так? – Невольно опустил глаза, ища округлости обременения.

– О! Нет! Не так скоро! – Заметила взгляд, сверкнула жемчугом улыбки. И всхмурнула немного. – Но хочу спросить, Александр Алфеевич: чего ждать? Революции, экспроприации, а там не за горами нашествия и оккупации? Чего? Нам же здесь детей растить. Да и богата я нынче очень, дуром не потратишь столько. При статусе-то лейб-медика Е.И.В. терять не хочется.

– Не допустим, костьми ляжем «за всех российских баб», – с удовольствием цитируя – после императорских речевых заворотов так и хотелось пошалить.

А дама-егоза даже не поморщила носик, поняв, приняв игру, снисходительно клоня шляпку.

– Не волнуйтесь, Наташенька, всё будет хорошо.

– Что ж, спасибо на добром. Пора мне, – приблизилась, поцеловала в щёку, обдав запахом тонких духов.

– А это ещё зачем?

– На удачу. Нашим привет.

И пошла – тонкой талией, изящной поступью, в полупальто… ну, уж точно не мод нынешних, под вычурным зонтиком и моросью – будто сама осень очей очарованье.

Война

В тот день переменчивый бриз и устойчивый «норд-ост» спорили – кто кого.

Разогнав утренний туман, шальной ветер теребил то туда, то сюда сигнальные флаги на фалах, бросал непредсказуемо дымы от усиленно чадящих котельных машин. А дуры чайки, проносясь мимо в надежде на выброшенную из камбуза рыбью требуху, порой хватая этот чад клювами-глотками, возмущались-кашляли на своём скрипучем птичьем языке.

«Хасидате» успел выскользнуть из залива ещё глубоко затемно, а вот тяжело бредущий фарватером «Чин-иен» напоролся на вдруг невесть как оказавшуюся под бортом мину (сорвалась с минрепа не иначе), от взрыва дёрнувшись всеми потрохами, озарив туманную темноту быстро увядшим всполохом. Тут же замельтешили фонари, вспыхнул, зашарив, судовой прожектор и немедленно угас. Всполошились и на занятом русскими Норд-Сан-шан-тао, пуская осветительные ракеты, паля из пушек.

И без того неуклюжий, а на малом ходу и тем более плохо управляемый, броненосец продолжал движение, открыв ответный огонь, ориентируясь по направлению на вспышки.

Сигнальщики орали, что видят ещё одну мину, доклад домчал до мостика, команда до рулевых – «китайский питекантроп» потащило в сторону, уводя из-под ещё одного удара, и… заскрипело днищем, наползая на банку, застопорило.

В тусклом освещении, в тесных отсеках «трюмные» бились с поступлением забортной воды, откачивая, задраивая переборки. Пробоина оказалась неожиданно невелика, но успев потяжелеть на несколько тонн, старый, построенный ещё в восьмидесятых прошлого века корабль только плотнее засел на мели. Теперь стоял, усиленно коптил небо, и без того забункерованный мусорным углём, молотя винтами, пытаясь съехать в фарватерную глубину.

А ночь продолжало раздирать пальбой с острова, залпами орудий броненосца, периодически заставляя русских замолчать, чтобы через какое-то время снова вступать во взаимную перестрелку, подсвеченную медленно спадающими к воде осветительными ракетами.

Наконец, не без усилия подоспевшего портового буксира и утреннего прилива, застрявшее судно сумели стащить, но о выходе из гавани можно было забыть – к тому времени медленно наступал рассвет.

На месте недавнего ночного побоища торчали мачты откуда-то взявшегося, подвернувшегося под выстрелы парохода, с безвольно повисшим на гафеле «хиномару».

На русских батареях (если смотреть в бинокль) наблюдалась рабочая суета – готовились к новым баталиям. А из мористой дымки показались миноносцы японской брандвахты с сообщением… Впрочем, и выносные наблюдательные посты уже видели, как с зюйда прорисовываются силуэты русских кораблей.

Начался третий день боя за Талиеванский залив.

* * *