Осколки четырех миров

Нерави же действия Ёжика привели в еще больший восторг, и она, уже не стесняясь, подбежала к нему и стала гладить его по морде. У Вайгара ощутимо побежали по спине мурашки от вида маленьких пальцев дочери, находящихся в сантиметре от огромных, страшного вида зубов Ёжика. Впрочем, стоило посмотреть на блаженное выражение морды этой глупой скотины, чтобы все страхи отправились восвояси.

– Господин Вайгар! – дрожащим голоском окликнула его незаметно подошедшая Налли. – Этот зверь, он ведь не опасен для Нерави?

– Он травоядный, Налли, – ответил ей Вайгар так, как ему самому недавно ответил Кван.

– Вот как? – удивилась Налли. – Как барашек, что ли?

Кстати, о баранах. А где, интересно, шляется Кван? Вайгар мысленно прошелся по всему дому в поисках своего странного друга и обнаружил того, разумеется, на кухне. Опять голодный, но на этот раз всего лишь физически. Тело у него, в отличие от Айнавирры, было вполне органическое, а значит, в еде нуждалось так же, как и человеческое. Уж это Вайгар уяснил давно. Он мысленно позвал Квана, и тот, надо отдать ему должное, почти сразу же откликнулся. Вайгар не стал ничего говорить, просто показал ему играющую с Ёжиком Нерави, и Кван, бросив недоеденную куриную ногу (а это о многом говорило!), через несколько минут уже был в саду. Налли, не справившись с собой, шарахнулась от него, но Вайгар удержал ее.

– Налли, познакомься, это мой друг Кван. – Друг сразу же расплылся в своей самой мерзкой улыбке, и Вайгар сильно подозревал, что таковой он сделал ее нарочно. – Кван, это няня Нерави, Налли.

– Я счастлив! – заявил Кван, нагло взял свободную руку Налли и запечатлел на ней смачный поцелуй.

Вайгар почувствовал, как Налли передернулась, и тяжелым взглядом посмотрел на Квана. Тот хмыкнул, но от Налли отстал. Правда, как выяснилось позже, не навсегда.

– Ну, как там дела? – спросил Кван у Вайгара, намекая на визит во дворец.

Тот неопределенно пожал плечами.

– Пока никак. Нави придет – расскажет.

– Нави? А ты чего? – удивился Кван.

– Ничего! – огрызнулся Вайгар, и его друг понял, что ничего больше от него не добьется. Поэтому он переключил все свое внимание на Нерави, как на более благодарный объект.

Весь день они провели вместе. Нерави играла с Ёжиком и Кваном, а Вайгар потихоньку знакомил ее с деревьями, которые, к его удивлению, принимали ее так же, как и его самого. Налли не отходила от него ни на шаг и светилась от счастья так, что при взгляде на ее ауру глазам становилось больно. Кван сначала удивленно поглядывал на нее, словно недоумевая, как такой недостойный объект в лице Вайгара мог вызвать у девчонки такие чувства, а потом, по всей видимости, решил исправить это недоразумение и тут же начал ухаживать за ней, чем привел ее в состояние ужаса. Конечно, он не мог не заметить столь... яркое отношение к своей персоне, но предпочел проигнорировать его и, пряча усмешку, продолжил ухаживания с удвоенной силой.

Вечером Вайгар, как того требовал дед, отвел Нерави и ее няню домой. Ему безумно не хотелось этого делать, но такой защитой, как там, он не в состоянии был ее обеспечить. Если Кинари опасалась за свою дочь, значит, у нее были на то все основания, и сбрасывать со счетов мнение жены (бывшей, снова напомнил он себе) было по меньшей мере неблагоразумно.

Вернувшись оттуда, Вайгар прямиком направился в винный погреб, где озаботился отбором десятка бутылок вина, причем основным критерием являлось не качество вина, а его крепость. После чего в обнимку с пыльными бутылками поднялся к себе, где без особого удивления обнаружил Дагу. Разговор обещал быть непростым, и Вайгар не начинал его, невзирая на протесты Даги, до тех пор, пока не пришел в нужное, как он считал, состояние. Мнение Даги в этом вопросе сильно отличалось от его собственного, но он решил просто проигнорировать его. Даге это не слишком понравилось, и температура воздуха в комнате поднялась на несколько градусов. Когда Вайгар это заметил, то предпочел немедленно приступить к разговору. Интерьер в его гостиной еще не успел ему надоесть.

– Ну, рассказывай. – Ему хотелось произнести эти слова твердо, но язык почему-то решил подставить своего хозяина, и выдал нечто... не очень разборчивое.

Дага сверкнула на него глазами и приступила к рассказу, в котором буквально каждая фраза причиняла ему боль, и он мог бы поклясться, что Дага делала это нарочно, как будто мстя ему за все, что произошло после его смерти. Впрочем, о том, что он умер, Дага не знала, и потому имела полное право обвинять его.