Осколки

— Ты сказал — ребёнка не будет… Он её…

— Он её убил, — мрачно подтвердил мужчина.

— Боги… — прошептала афинянка, — как же это…

— Потом было большое кровопускание. Человек триста перебили. Жертвы богу Александру… Пердикка доказал, что достоин перстня. Действовал быстро, как… — мужчина не закончил фразы, но Таис и без слов всё поняла.

— Мелеагра казнили? — спросила она совсем тихо.

— Селевк прикончил в храме, куда тот прибежал прятаться, когда на поле всё закончилось. Несколько горлопанов уже после драки повязали и кинули слонам под ноги.

Они долго молчали, потом Таис решилась спросить:

— Что теперь с нами будет, Птолемей? Со всеми нами?

Птолемей, сын Лага, ответил:

— Ещё когда Роксана была жива, я предложил им выбрать царя. Не доверять диадему ублюдку, убогому и нерождённому полуварвару. Они отказались. Каждый хочет её себе. По ним так лучше пусть слабый варвар, или дурак, ими можно вертеть, как угодно. Лишь бы не подчиняться своим вчерашним товарищам. Ну а теперь… Что теперь? Царём всё-таки будет Арридей. Теперь он Филипп. Третий с таким именем из Аргеадов. Эти дураки слюни пускали от умиления, точь-в-точь, как он сам. Дескать — вылитый отец. Не то, что Александр. Кое-кто помянул эпирскую ведьму. Прибили на месте, за длинный язык…

— Что же будет с нами? — снова спросила Таис.

— Вы с Леонтиском едете со мной. Чем скорее, тем лучше.

— Куда?

— В Египет. Я отстоял его для себя и, боги свидетели, если потребуется, отстою не только на словах.

Таис безучастно кивнула.

— Ты не рада? Я думал, тебе нравилось там.

— Рада, — мёртвым голосом ответила афинянка, — там море, в Александрии. Я так долго не видела его…

Она легла и положила голову на грудь Птолемея, прижалась всем телом. Он обнял её.

— А регентом всё же будет Пердикка. Это решено. Александр вложил в его ладонь перстень. Хотя он скорее его просто выронил, пальцы не держали уже. Пердикка всё лез прямо к лицу Александра, всё спрашивал.

— Что спрашивал? — Таис чуть приподнялась на локте.

— Кому тот завещает царство. Как глупо. Сейчас нужно думать о тысяче важных вещей, а у меня из головы не идёт эта дурацкая мысль — что написать в дневнике. Последние слова величайшего из смертных.

— Какие они были?

— Он уже не мог говорить, Таис. Он ничего не сказал.

Заострённый кончик пустотелой тростинки танцевал над листом папируса. Эвмен писал очень быстро, но чёткость и красота букв от этого совсем не страдали, сказывалась многолетняя привычка, не зря же он с семнадцати лет сопровождал двух македонских царей со стилом и вощёной табличкой. Сын возчика из Кардии. Антиграф[2] царя Филиппа. Архиграмматик царя Александра.

Часто-часто вздрагивал огонёк масляной лампы, бился, будто птичка-невеличка в силках. Если на мгновенье поверить, что он и впрямь живой, то не мудрено понять, что за страх терзает неразумное существо. В непроглядной ночи по коридорам и залам дворца со стороны женской половины растекался надрывный плач. Даже не плач — вой, в котором оставалось совсем мало человеческого.

Бактрийская княжна, красавица Раухшана, Светлая, царица Роксана, жена повелителя Ойкумены, мертва. Она была непраздна, на седьмом месяце и клинок Мелеагра оборвал две жизни разом.

Старая Сисигамба, мать бывшего царя царей, Дарайавауша, Друга Правды и Справедливости, некогда принятая Александром с почестями, выплакала все глаза, отказывается от пищи. Благороднейший из смертных умер, кто теперь защитит её внучек? В бледные тени обратились младшие жёны Александра, Статира и Парисат. Обе не выходили с женской половины и даже не попрощались с умирающим повелителем, но ужас, что они пережили сегодня был куда как сильнее, чем тот, что выпал им на долю много лет назад, когда семья Дария оказалась в руках македонян.

Надолго в их памяти останется перекошенное злобой лицо Мелеагра, когда он с десятком сторонников ворвался в женские покои, перебив не ожидавшую нападения стражу, своих же вчерашних товарищей.

Камень в огород Эвмена — по долгу службы обязанный знать, или хотя бы угадывать, что на уме у каждого, кто близок к царю, такого поворота событий он просто не ожидал. Был уверен, что Мелеагр побежал за Арридеем, а тот направился совсем в другую сторону.

Но сейчас архиграмматик не покаяние своё папирусу доверял. Он умело подбирал слова, что должны предостеречь, встревожить и одновременно успокоить.

В дверь постучали.

— Входи, — позвал Эвмен.

На пороге появился молодой человек, лет двадцати пяти, среднего роста и сложения, гладко выбритый по македонской моде. Никакими особыми приметами он не выделялся. Разве что какой-то еле уловимой цепкостью взгляда. Едва войдя, он сразу же отметил, что Эвмен не один — в тёмном углу комнаты стояло кресло и оно не пустовало, там сидел человек.

Вошедший притворил за собой дверь.

— Поручение у меня для тебя, Антенор, — сказал Эвмен, — царское поручение. Знаешь, кто это?

Он кивнул на человека в тёмном углу. Тот встал и шагнул ближе к свету. Антенор снова бросил на него быстрый взгляд.

— Знаю. Радуйся, достойнейший.