Осип Мандельштам и его солагерники

Товарищ Сталин, вы большой ученый —
в языкознанье знаете вы толк,
а я простой советский заключенный,
и мне товарищ — серый брянский волк.

За что сижу, поистине не знаю,
но прокуроры, видимо, правы,
сижу я нынче в Туруханском крае,
где при царе бывали в ссылке вы.

В чужих грехах мы с ходу сознавались,
этапом шли навстречу злой судьбе,
но верили вам так, товарищ Сталин,
как, может быть, не верили себе.

И вот сижу я в Туруханском крае,
здесь конвоиры, словно псы, грубы,
я это все, конечно, понимаю
как обостренье классовой борьбы.

То дождь, то снег, то мошкара над нами,
а мы в тайге с утра и до утра,
вот здесь из искры разводили пламя —
спасибо вам, я греюсь у костра.

Вам тяжелей, вы обо всех на свете
заботитесь в ночной тоскливый час,
шагаете в кремлевском кабинете,
дымите трубкой, не смыкая глаз[502].

И мы нелегкий крест несем задаром
морозом дымным и в тоске дождей,
мы, как деревья, валимся на нары,
не ведая бессонницы вождей.

Вы снитесь нам, когда в партийной кепке
и в кителе идете на парад…
Мы рубим лес по-сталински, а щепки —
а щепки во все стороны летят.

Вчера мы хоронили двух марксистов,
тела одели ярким кумачом,
один из них был правым уклонистом,
другой, как оказалось, ни при чем.

Он перед тем, как навсегда скончаться,
вам завещал последние слова —
велел в евонном деле разобраться
и тихо вскрикнул: «Сталин — голова!»

Дымите тыщу лет, товарищ Сталин!
И пусть в тайге придется сдохнуть мне,
я верю: будет чугуна и стали
на душу населения вполне.

Песня длиннющая и очень неровная, но лучшие строфы и впрямь веселы и хороши. Так что запоминалась она легко и пелась широко — буквально всеми слоями и стратами населенья, наверное, и в КГБ тоже.

И вдруг с песней приключилось нечто совершенно необычайное: на какое-то время она действительно оторвалась от автора, улетела «в народ» и вернулась с приращением одного — неавторского — куплета.

Произошло это не сразу, но в конце 1962 года — по крайней мере в это время новация докатилась до Надежды Яковлевны Мандельштам. Очевидно, что через Александра Гладкова, 22 декабря 1962 года записавшего в дневник:

«Получил письмо от Н. Я. Мандельштам[503]. Благодарит за посланный ей „День поэзии“, бранит сборник, негодует за вымарки из „Стансов“ О. Э., радуется посланному ей куплету песни про то, как „Фартовый парень Оська Мандельштам читает зека стихи Петрарки у костра“ (из известного „Письма зека товарищу Сталину“, текст которого растет на глазах)»[504].

Понятно, что эти фольклорные «наращения» к песне Алешковского могли возникнуть только после «эренбурговских костров» в январской книжке «Нового мира» за 1961 год.

Сама же песня, но в особенности ее новый куплет сильно позабавили и порадовали Н. Я.: еще бы — она не забыла, как в видах барышей от кандидатской степени она и сама вступила в точности на ту же стезю, что и «товарищ Сталин» — на стезю языкознания. В общем-то из-за него, а не из-за Ахмановой с Левковской ей пришлось переделывать диссертацию, поскольку названные дамы, а также некоторые господа, нападая в ее лице на ее научного руководителя (Жирмунского), в качестве дубинок и палиц размахивали недостаточной — в свете указаний товарища Сталина — «демарризацией» ее диссертации.