Ошибочка вышла

— Нет, нигде. Да мы и не отмечаем никого никогда. Это ж не частная территория.

Лев кивнул. 

Они ушли минут пять назад, достаточно, чтобы затеряться в толпе, дойти до метро или вызвать такси. Дурак. 

Чего. Она. Хотела?.. 

Денег? 

Помощи?

Раскаяния?

Компромата?

Неужели просто донести информацию и смыться, не оставив номера? Так не бывает! Ни в одной вселенной. 

Лев вышел на улицу и замер на тротуаре, понимая, что в такой час улицы забиты и девчонка в кедах — иголка в стоге сена.

Перед зданием ТОЦ остановилось такси, и почему-то Лев дёрнулся, будто рассчитывал, что оттуда выйдет это смешное чудо с дулькой.

Но нет.

На тротуар ступила изящная ножка в туфле, потом показалась пышная блондинистая шевелюра Геллы.

— Приветик, меня ждёшь?

— Нет,  —  отмахнулся Лев.

— Грубиян,  —  улыбнулась Гелла и повисла на его плече. — Ты чего такой печальный?..

— Мне нужно найти кое-кого. Это важно. И я могу доверять только тебе. Поможешь?

— За разумную плату,  —  соблазнительная улыбка Геллы вызвала тошноту.

Почему так?

Одиннадцать друзей Сони

—  Вот, —  Лёха положил на стол две купюры. Тысячная и пятисотка.

Волшебные бумажки, которые выглядят вживую как целое состояние… Бедному студенту такое и не снилось! При двух повышенных стипендиях мы с Мотей имели в сумме двадцать четыре тысячи. Я  —  как отличница, олимпиадница, автор статей и всякого. Мотя — как активистка, певица всея универа и участница всевозможных конкурсов. И половину этих денег мы отдавали Хозяйке Квартиры. А ещё были интернет, продукты, иногда одежда и прочее… прочее. Мотя подрабатывала в караоке, где разогревала толпу с пятницы по воскресенье. Я — там же помогала в час-пик бармену Нине, мыла стаканы и запускала лёдогенератор. 

Платили мало, ибо студент должен быть голодным, требовали отдачи, ибо это “ваша первая работа, нужно себя зарекомендовать”, будто мы только о том и мечтаем, что выйти из стен “Скучного универа” и пойти трудиться на благо богатых алкашей. 

— Откуда? – я уставилась на друга, а он только пожал плечами и опустил голову.

— Часы продал. Всё равно без дела лежали сломанные. А часовщик их на детали разберёт… Вот, дал мне две тыщи, пятьсот я себе забрал, а то до стипухи ещё жить и жить, и вот тебе… 

А до стипухи и правда жить и жить… А за интернет уже не заплатили и нужно искать тыщу где-то. А смены в “Simon” не дали, говорят, народу мало и бармен с местной певичкой сами справятся… И курсовые никому не напишешь  —  рановато в сентябре для них. И за докладами никто не приходил давно, видимо, ещё верят в свои силы.

— Лёх… я скорее всего не верну, — честно призналась я, глядя на деньги чуть ли не с опаской.

Казалось, что передо мной лежит целое состояние. Полторы тысячи! Это же огромные деньги по сути, но только мне нужно гораздо больше...

— Да я и не жду,— он начал чесать в затылке, потом опять пожал плечами. – Не парься.

Лёха… святой чувак!.. Или чувствует себя виноватым?

Я по сути на него уже и не злюсь, ну что… виновата сама, как ни поверни. Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива. Так себе поговорка, но очень уж её моя покойная бабушка любила. К слову, я всегда думала, что это моя рожа, а не абстрактная — крива. Даже как-то обидно было, мол бабуля назвала уродиной.

Из комнаты вылетела Мотя и стала трясти над столом своей коробкой «на сиськи».

— Не очкуем! Я два года копила, тут полюбас дофига! — бормотала она, пока на пол сыпались мятые бумажки.

Я даже достала пару «червонцев», поражаясь, где только Мотька это диво раздобыла в двадцатом году.

Я, Мотя и Лёха уже час сидели на полу нашей пустой кухни, обложившись ноутбуками, и искали сколько будет стоить обращение в больницу со всеми вытекающими. А там всё оказалось не так просто. Первичный приём. Таблетка. Повторный приём. Койка-место для особо пугливых (то есть меня). И пусть сотни людей бросают в меня камни, но… я не росла в полной семье, я родилась, когда моей маме было едва больше, чем мне, и на всю жизнь запомнила: сначала работа и жильё, потом дети. 

Мама морально не потянула ребёнка и просто ушла, когда мне было полгода. Кого-то бросают отцы… кого-то матери. Потом она даже пыталась со мной общаться. У неё к тому моменту была другая семья, другие дети. Другие взгляды на жизнь и материнство. Но я так и не почувствовала к ней ничего, кроме глубокого сожаления, что всё так вышло. Да и у меня в конце концов был папа. Он был родителем, а она спустя столько лет появилась, чтобы стать мне подружкой, а не мамой. 

И пусть мои рассуждения для кого-то смешны, они мои! И я на тот момент была твёрдо уверена, что для меня будет лучше со всем покончить и даже мысли не допускать о другом исходе событий. К чему всё это?

Унижаться и напрашиваться в жёны незнакомому мужику? 

Молить об алиментах?

Ломать три жизни?

Да и не хочу я ни в жены, ни алиментов!

Не верю я в «даст бог зайку, даст и лужайку». 

Не верю, что «всё приложится». 

И не верю в «а потом не родишь!»

Не чувствовала я себя чьей-то матерью, хоть убейте, был только жуткий страх и желание, чтобы все стало как раньше.