Ошибка в объекте

— Вот за это спасибо, вот это разговор у нас с тобой по делу. — Она поплотнее затянула теплый платок, застегнула верхнюю пуговицу пальто. Оно было такого неопределенного цвета, что участковый невольно подумал — не покупает ли она себе и одежду у старьевщиков?

— А ведь хороший парень был! — воскликнул он. — Веселый, заводной, всегда для друзей все что угодно сделает!

— Он и сейчас для друзей что угодно сделает, — печально сказала мать. — Только вот друзья у него того… Не больно… Другие у него нынче друзья, и нужды у них другие… Так я надеюсь, Михалыч, не подведи старуху. Нехорошо старух-то подводить, — она грустно улыбнулась.

* * *

Вынув повестку из почтового ящика, Николай долго рассматривал ее, вчитывался в трафаретные предупреждения, примечания, указания. И все яснее понимал — надо бежать. Если вызывают повесткой, рассуждал Николай, то дело еще не настолько срочное, чтобы выпрыгивать в окно, во всяком случае, есть время до завтрашнего утра. Пронюхали все-таки… Неужели стенки? Или Сухов… Прибегли к повестке… Значит, знают немного. Но есть у них подозрения, конечно, есть. А раз так, то бежать просто необходимо.

И, укладывая в сумку бритву, складной нож, прочую мелочь, Николай неожиданно осознал — побег ему нравится. В душе словно отпустило, и, зная, что будет дорога, смена мест и людей, он ощутил душевный подъем и чуть было не прозевал момент, когда вернулась мать. Когда она опять вышла куда-то, Николай быстро осмотрел все тайнички и, найдя под клеенкой знакомую пятидесятирублевку, сунул ее в карман. Извини, мамаша, но что делать.

Он вырвал из тетрадки листок бумаги и быстро написал несколько строк… «Эхма! Дела необыкновенной срочности и важности вынуждают меня на несколько дней, а может быть недель, покинуть родной дом. Буду писать, буду звонить. Ты уж не имей на меня зуб, ладно? Денежку под клеенкой с твоего позволения взял. Сама понимаешь — дорога. Обязуюсь вернуть с процентами. Твой непутевый».

— Вот такушки, — проговорил он с печальной улыбкой. И, посмотрев на записку со стороны, почувствовал себя уже в дороге, и уже мелькали перед его глазами станции, города и люди.

По улице он шел легко и пружинисто, улыбка блуждала на его губах, ноги, обтянутые джинсами, были сильны и надежны, желтый свитер плотно прилегал к груди, а распахнутая куртка позволяла всем убедиться в том, что медная пряжка на широком поясе идет и джинсам, и свитеру, и ему самому.

— Вот такушки, — громко сказал Николай, когда поезд дернулся и знакомые крыши домов поплыли, поплыли назад, в прошлое. Он быстро познакомился с двумя девушками, которые ехали с ним в одном купе, рассказал, что он студент-заочник, едет сдавать какие-то экзамены, что фамилия его не то Петров, не то Иванов, а глубокой ночью, когда девушки робко намекнули, что пора, дескать, спать, он вдруг понял, что все эти часы тянул время, оттягивая момент, когда ему придется лечь на полку и закрыть глаза. И убедиться, что опять под тихое бульканье пузырьков поднимется к нему из глубины белое спокойное лицо…

Почти всю ночь простоял Николай у окна, рассматривая себя в черном стекле. На остановках он выходил из вагона, прогуливался по пустынным гулким перронам, вдыхая знакомые запахи вокзалов. Поезд трогался, он уже на ходу впрыгивал в вагон и, не обращая внимания на ворчание проводницы, опять шел к своему окну. И лишь к утру понял, куда едет.

* * *

Да, летом здесь повеселей, подумал Николай, разглядывая белые, расплывающиеся в осеннем тумане хатки, голые деревья, жидкое месиво дороги. Он гостил здесь с Любашей вскоре после свадьбы.

— Ну, теща, набирайся духу! — Николай растянул губы в широкую улыбку и толкнул низкую дверь. На него дохнуло иной жизнью, и, может быть, только теперь, ощутив запах навоза, сушеных трав, парного молока и сотен других неуловимых и неразличимых сельских запахов, он остро почувствовал, как далеко забрался. И даже немного оробел, понимая, что рассчитывать на радостный прием не приходится, что Любаша, конечно же, расписала родителям свою жизнь и причины, которые заставили ее удариться в бега от любимого мужа. Но Николай взял себя в руки, улыбнулся простовато и доверчиво, зная, что не у каждого язык повернется сказать грубое слово человеку, улыбающемуся так открыто…

— А вы не ждали нас, а мы приперлися! — нараспев протянул Николай, входя в хату. Увидев, что старики дома и, судя по всему, только начали обедать, он мгновенно преобразился. — Есть хочу, помираю! Дайте поесть, а, Екатерина Степановна!

— Боже! Петро! Ты глянь, кто пришел! — Теща всплеснула руками, вскочила.