Ошибка сыщика Дюпена. Том 2

Портрет этот висел в гостиной хатфордского дома. Эта же комната служила и библиотекой. В осенние, холодные дни, когда дорожки сада покрывали опавшие листья и лишь на клумбах пламенели ее любимые настурции, в комнате приветливо горел камин, около него собирались обитатели дома, приходили друзья. Хозяйка сидела у огня, укутав ноги шотландским пледом. Ее ссутулившаяся фигурка отражалась в стекле книжного шкафа, где хранились издания «Хижины дяди Тома» в переводах на многие языки. Это была редкая коллекция, которой Бичер-Стоу справедливо гордилась. Второе такое собрание находилось только в Британском музее. Но еще больше гордилась Бичер-Стоу тем, что и спустя почти полвека ее книга не превратилась в исторический документ, не утратила своего звучания, своей действенной силы. Она продолжала быть книгой, которая помогала понять, что происходило в Америке в те дни. Вот почему мы с благодарностью вспоминаем страстную поборницу гуманности и справедливости, скромную женщину, внешне никак не отвечающую тому героическому идеалу, который мог сложиться у всякого читавшего ее роман, женщину, которая отважилась сорвать маску с отвратительной физиономии рабства и показать всему миру его звериную гримасу.

… Пришла весна. Снова ожили цветы на клумбах в саду. Ее любимые цветы.

Цветы провожали Гарриет и в последний путь 1 июля 1896 года. Среди венков на ее могиле выделялся один. Он казался самым большим. На нем была надпись: «От детей дяди Тома».

ОХОТНИК ЗА ФУРАЖКАМИ

— Тараскон! Поезд стоит пять минут… Пересадка на Ним, Монпелье, Сет, — голос кондуктора, прозвучавший раскатисто и громко, точно воинственный клич индейцев, заглушил лязганье вагонов, резкие удары буферов.

Тараскон! Еще подъезжая к старинному городу в устье Роны, в тот момент, когда в полевой дали возникли четыре величественные башни замка короля Рене, Доде охватило чувство щемящей тоски. Его постоянно тянуло на юг, в Прованс. В памяти навсегда сохранился образ южной страны, щедро одариваемой яркими лучами солнца; ее лазурное небо, горячий аромат полей, порывы ветра, приносящего с гор запахи лаванды, мирты и розмарина, бледные оливки и холмы, поросшие соснами, золотистая смола которых напоминала ему слезы. Песни, серенады под окнами, танцующая молодежь, огневая фарандола на деревенских площадях и непременный участник всех гуляний— тамбуринер со своим инструментом. Вспомнились веселые прогулки всей семьей за город, когда дети карабкались по склонам обожженных солнцем холмов, тем временем, как отцы на поле люцерны охотились с зеркалом на жаворонков…

Он любил приезжать в солнечный край своего детства, подолгу, бывало, гостил у родственников неподалеку от Арля, в семнадцати километрах от Тараскона. Здесь обитали его герои, его дети, как он любил говорить, те, кого ему доводилось встречать в ту пору, когда он жил на мельнице, стоявшей среди сосен на холме за монмажурским аббатством. Что касается Тараскона, то в нем он не смел появиться. С некоторых пор у него с тарасконцами весьма осложнились отношения. И, странствуя по Югу, он всегда старался объезжать этот город, впечатлительнее которого не было в целом свете.

«Попробуй только проехать через Тараскон!» — припоминались угрожающие строки анонимных писем, полученных в свое время от свирепых тарасконцев. Он знал: они умели шутить, но умели и ненавидеть. Ему же совсем не улыбалось, чтобы его искупали в Роне. А именно так чуть было не поступили рассвирепевшие граждане, когда один парижский коммивояжер, то ли в шутку, то ли желая втереть очки, расписался в гостиничной книге: Альфонс Доде. Что тут началось! Го-род всполошился. Наконец-то представился долгожданный случай свести счеты с ненавистным Доде! И несчастный коммивояжер еле спасся от разгневанных тарасконцев.

Как ни обидно, но лучше проехать мимо. Въезд в Тараскон для него закрыт. Его имя, если верить путешественникам, здесь ежедневно предается анафеме, и каждый тарасконец желает отомстить «этому Доде». Что и говорить, нелегко переносить ненависть целого города. А еще считается, что путь романиста усеян розами.

Даже книги этого «опарижевшегося провансальца» изгнаны из тарасконских библиотек.

Книги! Именно они и были причиной ненависти тарасконцев к писателю Доде. Точнее говоря, одна из них, та, которая ославила на весь свет тихий провинциальный городок, высмеяв героическое племя тарасконцев.