Братство, конечно, звучит красиво, но я скоро увидел, что законы в нем те же самые, что и у банкиров, и у больших дельцов, которые легально зарабатывают. Шефу – тысячу марок, мне – десять пфеннигов. Я попадусь – мне тюрьма с долголетней гарантией, а он по-прежнему будет себе тросточкой помахивать. Но я не в подворотне родился, мне тоже в «Ягуаре» поездить хотелось. А уж если ставить на карту свободу, то, по крайней мере, против хорошего куша, а не полсотни марок за поездку. В общем, попробовал я сработать на себя.
Раз как-то получил очередную партию кокаина – полкило в двух пакетах, место назначения – Кельн. В аптеке купил десять пачек аспирина, растолок таблетки, отсыпал из пакетов кокаин, а в пакеты, понятно, аспиринчик добавил. А в Кельне эти пятьдесят граммов продал от себя одному жучку-одиночке. Сошло, никто ничего не узнал. А я на банковский счет две тысячи марок положил, там же, в Кельне. Еще, помню, клерк в банке все на меня глаза пялил – наверно, хотелось спросить, откуда у такого молокососа столько денег.
Потом я таким же образом отвез партию кокаина в Штутгарт, и тоже благополучно. И пошло как по маслу.
К началу пятьдесят девятого у меня в банке семнадцать тысяч лежало. До сих пор не пойму, как это мне сходило с рук? Скорей всего на пути от оптового поставщика до потребителя не один я химичил.
Но за шкуру свою я дрожал, признаюсь. Потому что за такие штучки у братства была одна расправа – нож под лопатку.
Может, удалось бы мне здорово разбогатеть, если бы не глупость дикая. Вернее, бдительность я потерял.
А дело было так.
Жил я в двухкомнатной квартире вдвоем с напарником. За квартиру платил шеф. Такую он систему завел, чтобы холостые члены банды жили попарно: следить друг за другом удобнее, всегда на виду.
Я-то был простым курьером, а напарник имел в подчинении человек пять сутенеров. Ему уж тогда под пятьдесят подваливало, и страдал он не то язвой желудка, не то печенью, желтый был, как лимон. Официально, для домовладельца, я считался его племянником. Иногда, бывало, выходим из дому вместе, встретим кого из соседей – он мне что-нибудь воспитательное проповедует, погромче, чтобы слышали. А сам – пробы негде ставить. В молодые годы о нем слава громкая ходила – головорез из головорезов. В банде он прошлой славой и держался.
Комната моя запиралась, но какой замок нельзя открыть? Я знал, что «дядя» у меня пошаривает, проверяет, потому что я несколько раз ловушки незаметные оставлял для контроля – волосок на чемодане приклею или там пол у двери пеплом припудрю. Никто не учил, своим умом дошел. Голова у меня рано работать начала, не то что у некоторых. Сила есть – ума не надо, – это кретины выдумали, которые могут разве что сумочку у припоздавшей девчонки вырвать или у пенсионера кошелек отнять. Не мужское дело…
Но я, говорю, немного обнаглел и один раз нарушил свое собственное правило – чтобы дома никаких следов.
В очередную поездку мой кельнский жучок предложил в уплату за товар часть наличными, а часть – золотом. Перстень у него имелся золотой, с черепом черненым, очень мне понравился. Теперь-то я знаю, что нет ничего лучше счета в швейцарском банке, а тогда польстился на цацку и был наказан. Мне бы продать его, даже выбросить совсем – и то лучше…
Короче, через неделю «дядя» устроил у меня тайный шмон и нашел перстень – я его в грязном белье держал.
В тот же вечер ко мне пришли два личных исполнителя шефа – пожалуйте на беседу.
В машине за город – там у них усадьба была, со старинным домом, с парком и озером.
Это в феврале было, погода промозглая, а они мне даже плаща не дали надеть, торопились.
Вводят в большую комнату, камин горит, у камина шеф покуривает. Поставили меня перед ним, он руку в карман, потом кулак разжимает – на ладони мой перстень. Спрашивает: «Откуда?» Говорю, на улице нашел, а меня сзади по уху – раз!
Поднялся, в черепушке колокольный звон, а он мне из газеты вырванный кусок под нос сует: «Читай!»
Оказывается, в Кельне ограбили какую-то старуху, баронессу, обчистили родовое гнездо до перышка, и в числе ценностей мой перстень упоминается. Шеф спрашивает: «Так где ты нашел эту штучку?» Опять отвечаю: на улице. И по второму уху – трах! Но тут я уже устоял. Думаю, надо как-то выкручиваться, иначе крышка. Каюсь ему: в гостинице, мол, украл. Увидел случайно, когда по коридору шел, что в номере дверь не закрыта, зашел, в ванной комнате на зеркале перстень лежит, ну и соблазнился. Брешу, а сам вижу, не верят ни одному слову. Шеф говорит: «Ты ведь с товаром в Кельн ездил?» С товаром, говорю, доставил по назначению. Расписок мы, понятно, не брали, шефу о доставке сообщали, наверное, по телефону, потому что он говорит: «Знаю, доставил, но все это мне не нравится, даже если допустить, что перстенек ты действительно украл. Тебе же наш закон известен». А закон был – не воровать, тем более по мелочам и в неорганизованном порядке. Я клятву давал, на ноже.