Ошибка президента

Да так ли ведут себя родители, чья дочь действительно исчезла? Они бы засыпали самого следователя вопросами, горевали бы, причитали, а не хранили такое вот вежливое казенное молчание. «Они, безусловно, знают, где Татьяна», – понял Турецкий. Его мозг работал с быстротой компьютера, ищущего нужный файл. Она может скрываться у кого-то из своих друзей или любовников, которых родители знать не могут. Единственная подруга, оставшаяся от старых времен, – это Аллочка Зуева. Все остальное окружение Татьяна поменяла, как только из Христофориди превратилась в Бурмееву. Если это так, родители, скорее всего, ничем не помогут. Но есть шанс, что она скрывается у кого-то из родственников, ведь они есть.

Пауза затянулась. Родители Татьяны продолжали выжидательно смотреть на молодого человека, который никак не хотел уйти. Турецкий сделал какое-то движение, которое они в первый момент приняли за то, что он собирается наконец подняться. Однако вместо этого следователь вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги. Это был фоторобот «социолога Игоря».

– Вам знаком этот человек? – спросил Турецкий, показывая портрет.

– Нет, – совершенно искренне ответил отец, – никогда его не видел.

Мать Татьяны также не узнала изображенного на фотороботе человека. Как показалось Турецкому, говорили они совершенно чистосердечно, он, впрочем, и не ожидал, что Татьяна стала бы знакомить родителей с подобными людьми.

– Ну что ж, тогда все понятно. – Турецкий небрежно сунул портрет «Игоря» в боковой карман, давая понять, что допрос закончен. В глазах Татьяниных родителей появилось выражение облегчения.

Уже начиная собираться, Турецкий заметил:

– Я, признаться, принял вас сначала за Таниного дедушку, Иван Афанасьевич.

– Неудивительно, – покачал головой старик. – Все был молодой, а вдруг глянул в зеркало – белый как лунь. Когда Танюшка родилась, я еще смотрелся молодцом. Пятьдесят пять лет мне было.

– Как? – Турецкий наморщил лоб. – Так вам…

– Семьдесят девять, скоро разменяю восьмой десяток, – ответил Иван Афанасьевич.

– Ну тогда вы просто прекрасно выглядите, – сказал искренне пораженный Турецкий.

– Да у них в роду все долгожители, – сказала Елена Александровна, – ведь жива еще его мать, Танина бабушка.

Только тут Елена Александровна поняла, что сказала что-то лишнее. Муж, сверкнув глазами, посмотрел на нее, и она осеклась. Турецкий сделал вид, что не заметил наступившего неловкого молчания, и как можно более небрежно сказал:

– Ну так, конечно, климат. Она же, наверно, не в Москве живет.

– Конечно, – поспешил согласиться старик. – Она живет в Витязеве, это около Анапы. Надо действительно в этом году навестить старушку. Ведь ей уже сто один год.

– Не знаю, хотел бы я дожить до такого возраста или нет, – покачал головой Турецкий. – Скорее нет.

– Вы бы видели нашу бабушку, – махнула рукой Елена Александровна, – она прекрасно двигается, еще по дому многое делает, сама спускается… – она снопа осеклась.

– Сама спускается с крыльца во двор, – подхватил ее неоконченную фразу муж. – Там, знаете, принято делать такое высокое крыльцо. И вот она спускается, кормит кур, деятельная еще.

– Ну что же, извините, что задержал вас. – Турецкий поднялся, больше не расспрашивая ни про Татьяну, ни тем более про бабушку.

Танины родители вышли его провожать в прихожую.

– Вы, наверно, беспокоитесь о дочери, – сказал Турецкий.

– Еще бы, конечно! – поспешил уверить его Иван Афанасьевич. – Сердце все время не на месте.

«Это точно», – отметил про себя Турецкий. Закрывая за собой дверь, он буквально видел сцену, которая разворачивалась сейчас в квартире Христофориди: Танины родители сначала облегченно вздыхают, а затем старик начинает ругать жену за то, что та чуть не проговорилась.

Время было еще не позднее, можно снова зайти на Петровку или отправиться на Мыльников, чтобы переговорить со Станиславским, но Саша Турецкий вдруг почувствовал, что силы его вот-вот оставят. «Права была Шура», – мрачно подумал он и поехал домой.

Глава двадцать вторая БАБУШКА СТАВРУЛА

1

Старуха, вся в черном, сидела в кресле с чашкой черного кофе в руках.

– Пейте, – сказала она сидевшим перед ней, – а потом я вам погадаю по кофе. Я всегда очень хорошо гадала. Все, что я говорю, сбывается.

Она помолчала и сделала небольшой глоток. Ее морщинистое лицо было старым, даже дряхлым, руки, державшие чашку, были худы и покрыты желтоватой пергаментной кожей. Но глаза жили, с интересом взирая на мир.