Ошибка Нострадамуса

Как раз тогда его двоюродный брат и тезка Федор Петрович Толстой — художник-медальер — должен был отправиться в кругосветное плавание с экспедицией Крузенштерна. Художник, подверженный морской болезни, хотел избежать этого путешествия. Вот родственникам и пришла в голову идея заменить одного Федора на другого. И они осуществили это так ловко, что Крузенштерн ничего не узнал. В судовых документах Федор Толстой (разумеется, художник), характеризовался как «молодая благовоспитанная особа», состоящая при посланнике Резанове, которому было поручено заключение торгового соглашения с Японией. Неизвестно, чем бы закончилась провалившаяся миссия Резанова, если бы в ней принял участие такой «дипломат», как Толстой, но увидеть японские берега ему было не суждено. Эта «молодая благовоспитанная особа», незаконно проникшая на судно, всего лишь за несколько недель умудрилась споить и перессорить всех матросов и офицеров. Да как перессорить! Впору за ножи было хвататься.

Экспедиция Ивана Крузенштерна вышла из Кронштадта в начале августа 1803 года на двух парусных шлюпах — «Надежда», где находились сам Крузенштерн, дипломатическая миссия Резанова и такой «подарочек судьбы», как Федор Толстой, и «Нева», которой командовал однокашник и друг Крузенштерна капитан Лисянский. Это было первое кругосветное плавание кораблей российского флота. Продолжалось оно с 7 августа 1803 года по 19 августа 1806 года, т. е. более трех лет. Поскольку у Федора Толстого на корабле не было никаких обязанностей, он скучал и развлекался, как мог. Его темперамент требовал деятельности, что нашло выражение в зловредных шалостях. Старенький корабельный священник Гидеон, обладатель роскошной бороды, пытался урезонить шалопая нравоучительными беседами. Федор Иванович напоил его до утраты пульса, и когда батюшка, впав в нирвану, лежал на палубе, припечатал его бороду к полу казенной печатью, украденной у Крузенштерна. Когда же тот протрезвел и хотел подняться, Толстой приказал:

— Лежи! Не дай бог, печать сорвешь, а она казенная.

Священник заплакал.

— Хорошо, — сказал Толстой, — я тебя освобожу, но для этого придется обрезать твою бороду.

— Согласен, — жалобно простонал старичок, которому в тот момент больше всего на свете хотелось опохмелиться.

Когда «Надежда» встала на якорь у острова Нукагива, жители которого так обожали татуировки, что были похожи на павлинов, Толстой обратился к местному мастеру, и тот расписал все его тело полинезийскими тотемами, изображающими фантастических змей и птиц. Нетронутыми остались только лицо и шея. По тем временам для русского аристократа это был дикий поступок, но Толстой остался доволен. Впоследствии, уже в Петербурге, он с удовольствием демонстрировал друзьям свои наколки. Это происходило обычно после званых обедов. Федор Иванович оголялся перед гостями по пояс, после чего, к неудовольствию дам, в сопровождении одних лишь мужчин удалялся в отдельную комнату, где раздевался уже догола, позволяя лицезреть все остальное.

Но это было потом. А пока Толстой продолжал испытывать терпение капитана Крузенштерна и сумел довести этого добрейшего человека до белого каления. Еще будучи на Нукагиве, он сумел подружиться с королем острова Танегой, наивным бесхитростным аборигеном. Федор сумел уговорить его величество стать своей собакой, и вскоре вся команда с удовольствием наблюдала, как Толстой берет небольшую палку, швыряет ее за борт и командует: «Пиль, апорт!» И вот уже король бросается в воду, прихватывает «добычу» зубами и приносит «хозяину».

Наконец, терпение Крузенштерна лопнуло. На корабле прижился забавный и смышленый орангутанг, подобранный на одном из тропических островов и ставший всеобщим любимцем. Толстой привел обезьяну в каюту капитана, угостил бананом, показал животному, как нужно заливать бумаги чернилами, и ушел. Когда Крузенштерн вернулся в каюту, то обнаружил, что его дневники и научные записи непоправимо испорчены. Обезьяна постаралась на славу. Это и была последняя капля. Суровое, но справедливое наказание последовало немедленно. Федор Толстой вместе с соучастником преступления орангутангом был высажен на один из Алеутских островов. В судовом журнале появилась запись: «На Камчатке оставил корабль и отправился в Петербург сухим путем граф Толстой». Этот сухой путь оказался для него весьма продолжительным.

Крузенштерн высадил Толстого на остров, снабдив его провизией на первое время. Когда корабль тронулся, Толстой снял шляпу и поклонился командиру, стоявшему на капитанском мостике.

— Простите меня, Иван Федорович, — сказал он.

— Бог простит, — ответил Крузенштерн и отвернулся.