Ошибка Либермана

— Давай считать, что мы делаем прощальный подарок. Мы ей многим обязаны, — сказал Либерман.

— Эйб, — крикнул Мэйш, — тебя к телефону.

Либерман медленно поднялся, зная, что после часа, проведенного в одном положении, предупреждающая боль в пораженных артритом коленях неизбежна.

— Что за подружка, Эйбеле? — спросил старик в кепке, сидевший у стойки.

— Мэйш, — донесся от столика старых хрычей голос Гарри, — позвони Бесс. Скажи ей, что у Эйба шуры-муры с дочкой Риты Хейуорт, принцессой…

— …Кэролайн, — подсказал Хауи Чэнь.

— Джесмин, — закончил Сид Леван, который немного смахивал на Никиту Хрущева.

— Эйб? — произнес женский голос в трубке.

— Я тебя слушаю, Луиза.

— Только что поступил звонок, — сообщила Луиза Джексон из полицейского участка на Кларк-стрит. — Сын Хосе Руиса видел Дель Соля в ресторане «Чапультапек» меньше часа назад.

Эмилиано «Эль Перро» Дель Соль до полусмерти избил Сильвию Эстебан телефонной трубкой за то, что та разговаривала, когда по радио пел Хулио Иглесиас. Говорили, будто Эль Перро перерезал горло одному из братьев Варга, когда тот случайно наступил ему на ногу. Не один знакомец Либермана был в баре «Дос Эрманос» в ту ночь, когда Эль Перро избил до бесчувствия двух строителей, посмевших посмотреть на него, когда он медленно и с трудом сочинял письмо своей матери в Панаму. Эль Перро был главарем банды «Тентакулос» — «щупальца», и эти парни считали, что Норт-авеню принадлежит им.

— Спасибо, Луиза. Мы едем.

Либерман повесил трубку и кивнул Хэнрагану, выходившему из кабинки.

— Эль Перро, — сказал Либерман. — «Чапультапек» на Норт-авеню.

— Это будет тот еще денек, Эйб, — заметил Хэнраган, вздыхая.

— Будем надеяться, Отец Мэрфи [8], — ответил Либерман. — Мэйш, возможно, я еще заскочу попозже.

Мэйш пожал плечами, Гершл Розен, обнадеженный своей предыдущей попыткой сострить, бросил:

— Если вернешься без шлюшки, Чэнь выбросит тебя на улицу приемом кунг-фу. Правда, Чэнь?

— А то как же, — сказал Чэнь под общий хохот, и оба полицейских вышли на Девон-авеню.

Либерман и Хэнраган шли по тротуару к своей машине — «бьюик» цвета серый металлик, визжит при торможении, был припаркован перед магазином велосипедов Хинки. Последний, как и большинство евреев в этом районе, включая Либермана, тридцать лет назад перебрался в северную часть города из Уэст-Сайда в Олбани-парк. Белые бедняки-южане и индийцы вытеснили их еще дальше на север, в Роджерс-парк, а теперь и там стали заметны перемены. Восточную часть Роджерс-парка, от озера Мичиган до Ридж-роуд, уже уступили русским иммигрантам, вьетнамцам, латиноамериканцам и белым босякам. Западная часть, где жил Либерман, еще держалась. Китайцы и корейцы помогли стабилизировать ситуацию в этом районе, но исход евреев продолжался. Можно было перебраться в Скоки, если ты не мог позволить себе переехать еще дальше, в Уилметт или Хайленд-парк.

В Роджерс-парке на каждом шагу попадались как бы напоминания о добрых старых временах в Лондейле, который был «еврейским городом», пока туда не перебрались чернокожие. Надпись на вывеске Хинки маленькими белыми буквами гласила: «Раньше — на углу Рузвельт-роуд и Сентрал-парка». Хот-доги Сэма и Гарри на Уэстерн-авеню перещеголял Хинки. Посреди магазина висела копия указателя с названием улицы из старого района.

Либерман вел машину, понимая, как и Хэнраган, что тот придет в норму лишь после обеда.

Проступок Эль Перро на этот раз был небольшим. Он задолжал Сэму Резнику двести долларов. Резник, старый друг Либермана из Уэст-Сайда, был владельцем магазина скобяных изделий на Норт-авеню. Эль Перро приобрел разные инструменты и ножи «в кредит». Кредит был дан давно, и Резник понимал, что получить долг необходимо — иначе он потеряет уважение в районе, и тогда ему придется уехать. Угрозу для Резника представляла не столько сумма долга, сколько сам факт его существования. Формально магазин скобяных изделий Резника находился далеко за пределами участка Либермана. Раньше он заглядывал в этот район, но пять лет назад, благодаря возрасту, его перевели поближе к дому, хотя и не повысили.

— Жизнь нелегка, — сказал Хэнраган, глядя из окна машины на цепочку индийских ресторанчиков и лавок, где продавались сари, пока они ехали к Уэстерн-авеню.

— Другой и быть не может, — заметил Либерман. — Ты песню такую вспомнил или особенно остро чувствуешь себя отцом Мэрфи сегодня утром?

— Цены растут. Акции падают. Люди тырят что ни попадя, кто яблоко, кто банку помидоров. И так уже развалили все, — ворчал Хэнраган. — Святые не слышат молитв. А дети? Они бросают тебя в час, когда нужны больше всего. Когда будешь лежать на смертном одре, со свечками в изголовье и у ног, они окажутся тут как тут, станут просить твоего благословения, рыдать… Знаешь, что тогда им надо сказать? Что я им скажу?

— Нет, Билл, что ты им скажешь?

Либерман поправил очки на носу и повернул на юг, к Уэстерн. Запах из пышечной «Данкин донатс» проникал через открытые окна, и Либерман почувствовал тошноту.

— Пошли вон! Где вас носило, когда вы были нужны мне?

— Это ты кому? — спросил Либерман.