Ошибка Лео Понтекорво

«Что поделать, — продолжает говорить Эррера, обращаясь скорее к самому себе, чем к собеседнику. — Моей крошке было много лет, она страдала множеством всяких болезней. А в последнее время добавилась еще и старческая деменция. Я нанимал для нее сотни самых лучших сиделок. Она разогнала их всех. Она не понимала ничего, в голове у нее была полная каша. Единственное, что она знала, — это то, что она не желала умирать на руках одной из этих девочек, но хотела умереть рядом со мной, своим единственным сыном. В конце концов даже я пришел к убеждению, что это самое лучшее для нее. Так, я днем работал, а ночью сидел с ней. Ты врач. Ты знаешь, как это может быть утомительно. Знаешь, что она сказала мне вечером перед своей смертью, когда я укладывал ее в постель?»

«Что?»

«Любовь моя, я так тебя люблю! Это единственные сердечные слова, которые мне сказала моя мать за всю свою жизнь. И черт возьми, она прошептала мне их, когда ее голова почти не соображала!»

Лео снова испытал чувство близости, солидарности. Друг. Мой друг. Вот он здесь. Он вернулся.

Если первую часть своей жизни Лео провел под защитой матери, потом под заботливым и любящим присмотром жены, теперь эту роль двух самых важных женщин его жизни, которые по разным мотивам больше не подходили на нее, унаследовал Эррера. Теперь очередь этого неустрашимого адвоката, этого злого и решительного гнома сопровождать его далее по опасному пути. Есть в этом нечто привлекательное. Нечто поэтическое, что не могло ускользнуть от размягченного несчастьями человека: рядом с Эррерой началась его жизнь взрослого еврея, и с Эррерой он переживет новый ее этап и трагическое завершение.

Лео достаточно было выйти за пределы конторы своего нового адвоката, своего нового ментора, еще под бодрящим впечатлением, которое у него оставила сама встреча, нахлынувшие вдруг воспоминания и проблеск надежды, чтобы оказаться снова в экваториальном климате улицы, в зловонной гнилой атмосфере римского августа и ощутить всю тяжесть своего положения.

Лео неуклюже спешит к машине, припаркованной на одной из улочек, примыкающих к виа Венето. Успокойся, старик, ничего страшного. Ничего страшно не случилось. Более того, все прошло лучше, чем ты мог себе представить. Итак, остановись, расслабься, подумай о дальнейших действиях.

Он решил соблюсти указания, которые ему дал Эррера. Он наивно полагает, как ребенок или солдат, что если выполнить четко все приказы, все потихоньку станет на свои места. Но ему приходит на ум и другая мысль, не менее губительная, которая едва не заставляет его потерять сознание.

Деньги. Где взять такие деньги? Существенная сумма: ему по карману, конечно, но для такого сверхнепрактичного человека, как он, ужасно трудно сообразить, где ее взять. Лео не знает, сколько у него денег. Лично он никогда не задумывался о подобных вещах. Рахиль занималась всей этой бухгалтерской работой и банковскими счетами. Он знает, что хорошо зарабатывает, и имеет безграничное доверие к административным способностям Рахили. Он всегда был благодарен ей за то, что она не сообщала ему, как обстоят дела с семейным бюджетом. За то, что она никогда не совала ему под нос счета об оплате телефона или квитанции об оплате света. За то, что она никогда не держала его в курсе своих финансовых операций.

Именно так ему всегда нравилось жить: словно одному из тех монархов, пользующихся безграничным кредитом и привилегией, никогда не заботиться о вещах, о которых так много думает простой люд (да, деньги бывают важнее любви). Он знает, что Рахиль вложила какую-то сумму в недвижимость. Но это все, что он знает. Как избалованный ребенок, он пользовался всегда кредитной картой или чековой книжкой. При помощи этих замечательных инструментов он мог располагать теми деньгами, которые требовались мужчине его положения и образа жизни. Ему даже в голову не приходило, что он может превысить кредит. Он как будто был застрахован от всякого принуждения.

Сейчас он осознает, что не имеет ни малейшего представления о том, записаны ли квартиры, приобретенные Рахилью, на его имя. Он помнит, что несколько лет назад он ходил несколько раз к Эмилио, нотариусу, тоже другу детства. Лео подписывал какие-то бумаги, пока тот зачитывал, как в синагоге, скучнейшие увещевания, написанные невозможным бюрократическим стилем. Он помнит листы с напечатанными на машинке строчками, но прежде всего помнит охватившее его тогда чувство сонливости.