Ошибка Лео Понтекорво

Однако скоро Рахиль и Лео перестали верить в эту утешительную историю. Филиппо исполнилось три года, и бог знает сколько пришлось родителям приложить усилий, чтобы он с трудом смог произнести один раз «мама» и «папа». Они устали слушать «тя», которое на особом языке Филиппо обозначало любого взрослого человека, обладающего хоть минимальным авторитетом: родителей, дедушек и бабушек, нянек. Для Филиппо они все обозначались словом «тя». Его невозможно было заставить произнести другие слова. Но родители не теряли надежды: «Малыш, скажи хотя бы тя-тя, да, скажи это два раза — тя-тя. Этого достаточно. Это уже будет большим шагом вперед».

Это было в духе Лео, вести сложные беседы с сыном, который вообще не был расположен к каким-либо разговорам. Таким образом, он также следовал указаниям Лореданы, которая, прежде чем дать ему номер телефона логопеда, сказала: «Говори с ним как можно больше. Без устали. Филиппо должен слышать, как ты говоришь. И увидишь, что в конце концов он сам заговорит».

И вот усердный папаша развлекает сына долгими и бесполезными рассуждениями. В эти мгновения Филиппо смотрел на него с изумлением. И если Лео отчаянно настаивал: «Та-та, та-та-та — это не сложно», тогда ангельское личико сына краснело. Он угрюмо отворачивался к стене и начинал ритмично биться об нее головой.

Филиппо стыдился. Он прекрасно осознавал, что с ним происходит. И то, чем он отличается от остальных, разговорчивых детишек, и то, какую боль он причиняет родителям. И это заставляло его стыдиться. Поэтому, когда отец сильно настаивал на том, чтобы он говорил, это заканчивалось ужасным нечеловеческим мычанием, которое обычно испускают глухие. А еще он бился головой об стену.

Стыд. Это чувство доказывало, что его мальчик в самом деле чувствительный ребенок. Жизнь была слишком жестокой штукой для такого, как Филиппо. Казалось, что все могло ранить его. И бешенство, которое охватывало его время от времени, гневное отчаяние, в которое он впадал каждый раз, когда не справлялся с задачами, совершенно естественными для остальных, составляли сильный контраст с его ангелической красотой. Как можно было не влюбиться в его красоту? Мягкие и золотистые волосы, голубые глаза, круглое розовое личико. В супермаркетах и ресторанах все смотрели на него. Он был поп-звездой для всех молоденьких женщин, которые останавливали его повсюду и умилялись: «Какой чудесный ребеночек! Какой ангелочек! Какой сладенький. Так бы и зацеловала его».

Каждый раз, когда молодые и благосостоятельные родители вывозили на прогулку в колясочке своего маленького принца в элегантных и строгих одежках, люди останавливались, чтобы посмотреть на него и сделать комплемент гордым Рахили и Лео. А ему было все равно. Филиппо никак не реагировал на всю любовь, на все восхищение, на всю нежность, которые он был способен вызвать. Он был полностью лишен тщеславия, обычно присущего слишком красивым детям. Он оставался безразличным, непроницаемым, погруженным в себя. Подобное поведение вызывало во взрослых, которые жалели его, еще большую нежность. В нем была внутренняя красота. Если бы для этой жизни хватало бы только красоты и самодостаточности, иной раз думал Лео, у Филиппо было бы большое будущее. Но к сожалению, кроме красоты и самодостаточности существовали другие вещи: социальная жизнь заявляла о своих правах, окружающий мир стоило принимать во внимание. Никто, даже столь прелестный ребенок, не может позволить себе не ответить на постоянные запросы окружающей среды. Именно поэтому было необходимо, чтобы он заговорил, так же, как однажды стало необходимо научиться писать. И тем не менее это проявление свободы и самодостаточности так вдохновляло. Почти все дети начинают ныть в машине. Они нетерпеливы. Спустя некоторые время становятся невыносимыми, нестерпимыми. Они протестуют, брыкаются, требуют внимания зверскими воплями. Филиппо явно не принадлежал к числу мелких надоед. В машине он принимал серьезный и умиротворенный, даже почти меланхоличный вид. Он смотрел в окно с поэтическим рассеянием. Если его звали, он смотрел на тебя, не меняя выражения лица, а затем снова отворачивался к окну. Поведение, которое Лео и Рахиль находили очаровательным и в то же время достойным похвалы.

В сущности, Филиппо всегда был независимым человеком. Лео помнил, как, выходя из ванной, он обнаруживал малыша с его светлой челкой («в духе гитлерюгенд», — шутил наш гордый папаша среди друзей) ползающим по кровати. В то время его любимой игрушкой, от которой он не мог оторваться, были трусы отца. Он смотрел на них, надевал их на голову, возил ими по полу. Он часами мог играть с этими трусами. И не было игры, которая развлекала бы его больше. Лео звал его. Но уже были видны первые признаки его застенчивости и трудности в общении. Чем больше его звали, тем больше он погружался в себя и в свою игру.