Ошибка дона Кристобаля

Он с натугой щелкнул пальцами. Низкий табурет на кривых львиных лапах выскочил из-под стола и больно стукнул меня под колени. Я сел. Варланд устроился напротив, залпом осушил кубок, подпер щеку кулаком и прикрыл глаза.

– Ты усомнился, испугался и прибежал за разъяснениями. Бегущий от одной игры играет в игру бегства, но кому ведомо правило правил? – проговорил Варланд. – Сейчас ты думаешь, что нельзя быть вечным гостем и каждый путник имеет свой дом, потому что нельзя жить дорогой, так?

Я не ответил, потому что ничего не понимал. Варланд усмехнулся, осушил еще один кубок и швырнул в угол. Лялька тихонько пискнула.

Варланд продолжал:

– У тебя есть выбор: стать Вечным Странником, как все мы, и иметь сотни миров, или же навсегда забыть дорогу в Дремадор и прозябать в том мире, который ты очень скоро возненавидишь, потому что он станет для тебя тюрьмой. Выбирай и не говори, что выбирать не из чего. И не спеши, у тебя есть время. И вспомни, почему ты впервые попал в Дремадор.

Парастрофа 2

Потолок шатра исчез, сверху падали огромные пушистые хлопья, меж белыми стволами скользила неясная тень.

Я чувствовал, что будет дальше, и взмолился:

– Варланд! Не надо, Варланд!

Меня крутило и выворачивало наизнанку, а вокруг плыла знакомая тихая мелодия, пушистые волосы щекотали щеку, невесомые ладони лежали у меня на плечах, но уже полна была страшная склянка…

– Да прекрати же!

Никому я не позволял заглядывать так глубоко. Это было мое, только мое, старательно забытое, упрятанное на самое дно. Я зажимал ладонями уши, зажмуривал глаза, молотил кулаками по столу, но боль не приносила облегчения.

…Там была шахта с высокими дымящимися терриконами, по которым медленно ползли игрушечные вагонетки. Быстро вращающиеся колеса откатки. Поселок в низине.

Дом был в стороне от поселка. Справа от него, поднимаясь на холм, уползает в город пыльная дорога, а слева до горизонта – кукурузное поле. Однажды я там заблудился в зеленом шелестящем сумраке; когда меня нашли, я спал, свернувшись клубочком на теплой земле.

Деревья во дворе. Вишня-склянка, старая груша, яблони с клонящимися к земле тяжелыми ветвями, а у самого порога – разлапистая шелковица. Царапучая стена смородины и крыжовника между летней кухней и калиткой с треснувшей лодочкой-щеколдой.

Надежный и спокойный, это был мой мир. Мой Дом.

Потом, несколько лет спустя, в городе другом, чужом и недобром, меня часто мучил во сне один и тот же скрупулезно повторяющийся кошмар: будто стою я под сводами огромного магазина в середине безмолвно бурлящего людского потока, мелькают застывшие маски-лица, руки, раскрытые в крике рты; меня толкают, и никто, ни одна живая душа – да и живые ли они? – не видит, не чувствует, не знает о приближении чего-то ужасного. Я тоже не вижу этого, но отчетливо представляю, не умом, а всем существом своим, каждой клеточкой судорожно напрягшегося тела чувствую приближение из бесконечности какого-то дикого, первобытного, космического ужаса, спрессованного в шар. Это именно так и ощущалось – шар. Я чувствовал, как шар приближается, вращается – это самое страшное: невидимое медленное вращение – сминает ничего не понимающую толпу, вбирает в себя, разрастается, и это вращение…

Я убегал. Поначалу легко и быстро, мелькают улицы, площади, дома, я мечусь по какому-то городу, где все по отдельности знакомо, а вместе – враждебное и чужое. Расталкиваю людей, они беззвучно падают, во вращении исчезают… Бежать все труднее и труднее, и не по улице я бегу, а по невидимой обволакивающей ноги жиже, каждый шаг дается с трудом. Сзади уже не шар – волна на полмира нависла гребнем, захлестывает. И вот настигла, уже внутри меня, холодом сжимает живот, перехватывает дыхание, выжимая из груди крик ужаса, боли и отчаяния…

Я вырывался из сна потный и дрожащий, еще слыша отголоски своего крика. Напряженно до боли в глазах всматривался в темноту, изо всех сил стараясь больше не заснуть.

А потом – во сне же – я нашел способ, как избавиться от кошмара. Убегая от шара или еще раньше, во сне зная, что сейчас начнется кошмар, я вызывал в памяти образ Дома, бежал к Дому, оказывался в его комнатах, выбегал на крыльцо, отталкивался от второй, скрипучей, ступеньки и, сначала тяжело, преодолевая вязкое сопротивление, плыл над землей, огибал ветви деревьев, столбы, провода, поднимался выше, выше, еще выше…

Я парил над Домом, крохотным с высоты, садом, шахтой, кочегаркой со ставком, над всем своим миром. Чем выше поднимался, тем легче становилось лететь. И вдруг наступало, обрушивалось чувство безотчетного восторга, абсолютного пронзительного счастья, которое высвечивало весь мир изнутри, ласково заставляло каждую жилку трепетать в унисон какому-то невероятно радостному чистому ритму.

Странно безлюден был этот мир во сне.