Ошибка дона Кристобаля

- Пожалуй, мною чудо бы это купилось, да вот купило затупилось: не по нашим дорогам царя из себя выгибать. Ты, паря, чего бы попроще изладил... - Зачем попроще? Самокатки Севергины пущай изладит, - опять подсунулась со своей Колдуньей шалавая Устенька. - В них по любым дорогам, ровно по столешнице...

- Не самокатки - самолетки сотворю! - ударил кулаком в ладонь никогда прежде не ходивший в росхристях Егор.

- Фю-ю! - только и сумелось кому-то присвистнуть в толпе на Серебрухину посулу.

А кому-то прошепталось:

- Пропал человек...

И тут в голос ударились девчата:

- Ведьма проклятая! Нарочно придумала о Северге?!

- Вконец изурочит парня!

- Не сама ли она и есть - Северга?!

- Сщас проверим. Хватай шалавую!

Сообразив, что доигралась, Устенька бежать кинулась. Да вряд ли спасли бы ее от цепких рук не столь уж быстрые ноги, кабы шум скорой расправы не покрыло Пичугино пение. И хотя даже на песню не выделил ей создатель ни единого словечка, однако же голосом души своей сумела, смогла она донести до сознания взбудораженных людей такую истину:

что на слово сказанное,
как на семя брошенное,
отзовется зримое,
знамое откликнется
память первоголоса
переймет грядущее...

Поняли в тот день большекудикинцы, что искра человеческой мечты негасима. Сказанная словом она витает по умам. И не беда, что Егорово обещание не исполнится им самим. Придет в мир иной мастер. Серебрухино слово отыщет его и озаботит. И любая Северга со своими хитростями ничто против людской переимчивости, поскольку человек задумкою своей обязан только времени...

Внимали селяне Пичуге и диву давались: насколько, выходит, значим в этом безмерном мире каждый человек; и насколько он становится обобранней от неумения дослушаться до чуда того слова, которым говорит благая мечта...

Замолкла Яся, а люди, околдованные ее отповедью, занемели в желании осознать себя. Стоят, думою затекли. И тихо вроде, но очень внятно сказала в оцепенении шалавая Устенька:

- Ой, доченька! Откажись лучше от Серебрухи. Не здешней теперь он жизни человек. Не изладит самолеток - в думах загинет, изладит - Северге нужен станет.

- Ну, вы подумайте! - страшнее всякой Пичугиной кошки рванула которая-то из девах. - Мы стоим тут - ухи развесили, а они сговорились да принародно хомутают Егора!

Лесом подступила до Яси со всех сторон хула, точно, не окажись ее в деревне, всякой бы невесте по саннику досталось.

- Вы поглядите на нее! Чирию некуда прилепиться, а она чего-то там ишо для парня освобождает!

- В зад дунуть - голова отвалиться, а туда же!

Да уж... Языком болтать - не деньгой кидать. Столь густо была осыпана Яся лихими щедротами, что с неделю, больше, разгребала она шиповатую кучу - и носа на деревню не показывала.

Однако урожаистые на дурное слово серебрухины заступницы тем временем и до частушек довымудривались; подговорили пацанье орать на улице:

Ой, слышу - сто,
переслышу - двести:
Яся косточки считает
все ль они на месте?
Заикатая милашка
в санника влюбилася
до того дозаикалась
аж изба свалилася...

Егору-то Серебрухе некогда было вслушиваться в экое бесстыдство. Сутками взялся он иссиживать себя, морокуя, каким ему вывертом навести на новые сани резьбу, чтобы она не только не мешала на взлете, но еще и способствовала вспенивать воздух. Из камышин, рознятых на пластины, приступил он приращивать до козырок только что не теплые крылья: точно такой же хвост скоро оказался способным, по желанию мастера, хоть парусом подняться, хоть опорой распластаться по ветру, хоть послужить рулем.

Многие из большекуликинцев уже сбегали на веретью[5], что пологой горою шла вдоль берега реки, прикидывали на глазок сколь она высока, судачили:

- Така стремнина вскинет не только Серебрухины крылатки.

- И в простых санях я бы, придись, не рискнул с нее скатиться.

- Да-а! Соцедова безо всякой Северги в любой жизненный провал угодить - раз плюнуть.

В наступившую осеннюю непогодь заждавшиеся пацанята взялись сообщать друг дружке с крыльца на крыльцо:

- Бабка Луша сёдни обещалась, что по этой слякоти снега лягут.

- Глядеть пойдешь?

- Дурак я ли чо ли - не пойти.

Но не довелось, не выпало ни с дождем, ни со снегом на деревню Большие Кулики долгожданного восторга. Все, что мог, отдал Серебруха своим саням. Носовину гордую приладил в виде Индрик-зверя. По первому снегу, один, ночью, доставил крылатки на веретью, чтобы светлым утром раскинуть крылья над речной поймою - ежели не подведет ветер.

Ветер санника не подвел, да самолетки за ночь ровно припаялись до земли. А у Индрик-зверя на морде ехидная улыбка откуда-то взялась.

Хотел Егор спалить крылатки - мужики отстояли:

- Тебе от бога и нам немного... Ребятишки увидят, что ты красоту гробишь, подумают - и нам можно.

Так и осталась Серебрухина мечта стоять на веретье прекрасным чучелом.