Несмотря на все старания, в двадцать часов сорок семь минут пришлось констатировать смерть. Данилов записал в историю болезни свой осмотр, обсудил с дежурными врачами формулировку заключительного клинического диагноза, а затем долго пил крепкий кофе в кабинете, чтобы взбодриться. Пока занимался делом, не чувствовал никакой усталости, а как только закончились реанимационные мероприятия, то сразу же навалилась усталость. Не хотелось ни о чем думать и ничего делать тоже не хотелось, а уж вести серьезные разговоры — так особенно. Мысль о поездке в метро не вдохновляла совершенно. Данилов вызвал такси и медленно поплелся к центральным воротам. Когда он запирал дверь кабинета, висевшие в коридоре часы показывали половину одиннадцатого.
Разговаривать не хотелось, а таксист, как назло, попался словоохотливый — едва тронувшись с места начал рассказывать о старшей дочери, которая отучилась первую неделю в первом классе. Только минут через пять до него дошло, что пассажир не особо-то склонен общаться. Немного помолчав, таксист бросил на Данилова сочувственный взгляд и сказал:
— Не переживайте вы так. Семьдесят седьмая больница хорошая, и врачи там хорошие. Моя мама три года назад туда с инфарктом попала… Думали, что все уже… Совсем все… Родственники из Еревана прилетели прощаться, а маму в тот же день из реанимации в палату перевели. Сейчас с внучками сидит, старшую в школу водит. Говорит, что пока обеих замуж не выдаст, умирать не собирается. И у ваших близких тоже все будет хорошо, вот увидите!
Ну а что еще может подумать таксист, подобрав у больничных ворот в одиннадцатом часу вечера хмурого мужика? Ясное дело — родственник пациента возвращается домой и сильно переживает.
— А у кого-то уже не будет, — сухо ответил Данилов, у которого чужое участие порой вызывало сильное раздражение.
— Извините, пожалуйста, — виновато сказал таксист и больше никаких разговоров не заводил.
Адвокату Инне Ильиничне Данилов позвонил вечером следующего дня, после ужина.
— Вы уже знаете? — вместо приветствия спросила Инна Ильинична.
— О чем?
По голосу собеседницы Данилов понял, что сейчас он услышит плохую новость, но не предполагал, что новость окажется настолько ужасной.
— Сапрошин этой ночью повесился в камере, — сообщила адвокат. — Сделал веревку из своей рубашки… Сокамерники подняли шум, когда он уже окоченел. То ли спали, то ли просто мешать не хотели.
— Ёшкина капитель! — вырвалось у Данилова.
Так в минуты наивысшего эмоционального напряжения могла выражаться мама, бывшая принципиальной противницей сквернословия.
В пятницу Данилов крупно повздорил с Еленой. Дискуссии между ними время от времени случались, но до того, чтобы не разговаривать с мужем и вообще демонстративно не замечать его, Елена доходила редко. Вообще-то Данилову такой семейный бойкот не нравился настолько, что он первым делал шаг к примирению, независимо от того, считал ли себя виноватым или нет. Но на этот раз взаимное игнорирование было к месту, иначе бы завелись по новой и неизвестно чем бы все это закончилось.
А начиналось все хорошо, с благих намерений, которые используются для благоустройства сами знаете какой дороги. Насмотревшись прошлым вечером и сегодняшним утром на мужа, который ходил чернее тучи и варил себе в турке такой кофе, в котором стояла ложка, Елена решила устроить небольшой семейный праздник с роллами и тортиком.
— По какому поводу гуляем? — мрачно поинтересовался Данилов.
— По поводу для рождения русского театра! — бодро ответила Елена, которой Гугл не смог подсказать более подходящего повода. — Ровно двести шестьдесят пять лет назад, в 1756 году, императрица Елизавета издала указ об учреждении в Петербурге русского театра для представления трагедий и комедий! И если хочешь знать, то это еще и намек — я забыла, когда ты приглашал меня в театр!
— Приглашу, когда маски отменят, — пообещал Данилов все тем же мрачным тоном. — Для меня маска — рабочий атрибут. Я в маске спектакль смотреть не могу, потому что мне будет казаться, что я в не в театре, а в больнице.
— Это можно прикольно обыграть! — встряла Мария Владимировна, помогавшая матери расставлять на столе японскую снедь. — Надо сходить на спектакль, действие которого происходит в больнице и у тебя получится эффект полного погружения в действие!
— Я в это действие каждый день погружаюсь, — проворчал Данилов. — Без всякого театра. Тут вся жизнь — сплошной театр драмы и трагедии…
Если у Марии Владимировны было хорошее настроение, то ей хотелось, чтобы всем вокруг тоже было хорошо. Но, пребывая в меланхолии, дочь не стремилась портить настроение окружающим, а молча дулась в своей комнате. Правильное поведение.
— Если папе не хочется праздновать день рождения театра, то мы найдем другой повод! — сказала она и метнулась в свою комнату за телефоном.
Пользуясь отсутствием дочери, Елена укоризненно посмотрела на Данилова и покачала головой — не порть ребенку праздник, папаша, да и жене тоже не порть!