Ошибка Бога Времени

«Надоест же этому подонку, в конце концов», – думала Юлия, прикидывая, не рассказать ли про письма Алексу. Женьке она бы рассказала, а вот Алексу…

«Ни за что! – решила Юлия после недолгих колебаний, сознавая скорее чувством, чем разумом, что пока об анонимке знает она одна, той как бы и не существует вовсе. – Лучше сразу умереть. Пусть думает на жука».

Как ни странно, Юлию не особенно испугали ни головокружение, ни внезапная потеря сознания. Почти не испугали. Головокружения бывали у нее и раньше, иногда целыми неделями, настроение тогда зависело от незначительных мелочей, как хорошее, так и плохое, а давление прыгало, намертво сцепившись с атмосферным.

– Тебя, Юльця, нужно посадить под стеклянный колпак, – говорил Женька. – Головка бо-бо? Дай поцелую!

Ничего нового, таким образом, в ее жизни не произошло. Ну, разве что покрепче прихватило, только и всего. Обмороков с ней раньше не случалось. Но и этому есть разумное объяснение: резкая смена климата, двенадцатичасовой перелет, чужая экзотическая кухня… Озадаченный организм, не зная, как реагировать, зашел в тупик.

Человек может убедить себя в чем угодно. В том, что черное – это белое, и наоборот. Мы верим в то, во что хотим верить. Жук? Глупости! Там нет ядовитых жуков, иначе все бы об этом знали. Ведь и других кусают… Дело было не в жуке. Письмо! Письмо было причиной. Между «вегетативным взбрыком» организма и письмом протянулась тонкая прочная ниточка. Возможно. Но… с другой стороны, «после того» вовсе не значит «вследствие того». А может, в конверте был яд, как были споры сибирской язвы или чумы в конвертах, полученных рядом американских граждан после теракта одиннадцатого сентября. Но, во-первых, это у них, а не у нас, а во-вторых – неизвестно, то ли было, то ли нет – у страха глаза велики.

Через несколько дней Юлия почти забыла о подметном письме. А когда вспоминала, то удивлялась – почему она так испугалась? Мало ли дураков и негодяев на свете? Ее инстинкт самосохранения шлепнул сургучную печать на картонный кружок, болтающийся на веревочках, соединивших две половинки двери в комнату памяти, где хранились самые опасные воспоминания, – нельзя, мол! Говорят, люди, а дети в особенности, видевшие что-нибудь необычное – летающие тарелки, зеленых человечков, убийство, – тут же это забывают. Но нет-нет да и мелькала у нее мысль, что письмо было, и всплывали перед глазами черные аккуратные строчки о старых бабах, падких на молодую плоть. Чаще всего ночью. Черные строчки висели в воздухе, чуть покачиваясь.

«Кто?» – думала она тогда, испытывая страстное желание заглянуть в глаза этому… Она лежала без сна, прислушиваясь к дыханию спящего рядом молодого мужа, «молодой плоти», и думала, думала… О чем, собственно, письмо? О молодом муже или о деньгах, оставленных покойником? О любви или о деньгах? Кто это написал? Оскорбленный в своих чувствах ревнивец? Отверженный поклонник? У нее? Смешно! Или поклонница Алекса, выказавшая в письме свое уязвленное самолюбие? Очень личное письмо. Ослепительная красавица Лиска? Вряд ли, она скорее закатила бы публичный скандал с мордобоем.

Письмо – это расчет, умысел, заранее обдуманное намерение. Подлость и тайна. Другие женщины Алекса… А где, кстати, его жена? Алекс сказал как-то, что она в Италии, собирается замуж за итальянца, владельца ресторана, где трудилась посудомойкой пять лет, пока тот наконец не понял, что лучшей жены ему не найти.

А женщина, которая была у него до Юлии? Ведь был же кто-то, был! Алекс никогда ничего ей не рассказывает. Не пускает в свою жизнь. Почему? То есть он рассказал ей то, что, с его точки зрения, необходимо знать жене о муже. Она знает, что воспитывала его мать, отец исчез, когда Алексу было полгода. Мать работала вахтером в каком-то учреждении, подрабатывала уборкой квартир. Они жили бедно. Мать умерла от рака, уже давно. Переживала, что не дождалась внуков. А с женой они разбежались через год после свадьбы. Им еще и двадцати не было. Ребенок, ради которого они поженились, родился мертвым, и оказалось, что ничего их больше не держит вместе. «К счастью», – сказал Алекс. Ну, какие из них родители?

Сейчас Алексу двадцать девять, думает Юлия. За девять лет много всего произошло. Он учился в строительном институте, потом на компьютерных курсах, работал ночным сторожем, писал контрольные заочникам, вывозил гулять старичка-инвалида, театрального режиссера в прошлом, читал ему книги; писал дневник и письма под его диктовку. Тот познакомил Алекса с европейской литературой, театром и кино. Юлия с самого начала отметила несовременную начитанность Алекса. Он рос в ту же эпоху, что и Денька, – дискотеки, пепси, секс.