Ошибка «2012». Игра нипочём

Впрочем, флейты Рубену понадобились уж точно не ради кроссворда. Ехидная память тотчас подсунула Краеву жизнерадостную перуанскую легенду о муже, который сделал флейту из берцовой кости безвременно умершей жены. Носил её повсюду с собой, и печальные песни напоминали ему плач и голос возлюбленной…

– Гаммельнский крысолов, – нахмурился Краев. – Древнегреческий Марсий. Очень честно у них там музыкальные конкурсы проводились… [102] Потом китайская тематика… от секса до боевых искусств и религии. Ещё у Маяковского… ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб… А тебе вообще-то на что?

Рубен опустился на краешек приветливо заскрипевшей тахты.

– Погоди… Есть одно древнее предание. О Флейте Неба… Тот, кто владел ею – не просто обладал, но умел играть, – был подобен Богу. Доброму, если играл песню Жизни, и злому, если мелодию Смерти… Помнишь про знаменитые иерихонские трубы? Так вот, по сравнению с Флейтой Неба это сущая ерунда…

Краев перевёл «паузу» на экране в полный и окончательный «стоп» и заинтересованно приподнялся на локте. Неожиданный (Рубен никогда прежде не обнаруживал помешательства на мистике и оккультизме) разговор обещал стать занятным уже потому, что Суреныч отнюдь не пытался произвести на Краева впечатление, говорил буднично и спокойно, без лихорадочного блеска в глазах и эпатирующих намёков на тайные истины.

– Прошли века, – продолжал он, – и посвящённых в искусство игры на Флейте не стало, а саму её разделили на части – головку-свисток и трубку-гриф с отверстиями. И было это очень, очень давно, еще до основания царства Урарту. [103] А теперь, Олег, прошу тебя, слушай очень внимательно… – Под взглядом Рубена Краев вообще выключил остановленный проигрыватель, словно тот мог подслушать. – Знаешь, мой аширет [104] считался древним ещё во времена Иисуса Христа. Все мои предки были могущественные нахарары… [105]

Краев мимолётно вспомнил старинную пренебрежительную шутку, дескать, на Кавказе что ни мужчина, то «князь», но лишь мимолётно: слова Рубена почему-то вызывали нерушимое желание верить услышанному.

– Поэтому не удивляйся, узнав, что мой дед, умирая, завещал мне вот это… – Рубен вытащил свёрток, бережно раскрыл на столе. – То, что хранили мои предки в течение веков и веков.

Краев рывком сел. На выцветшей, истёртой многоцветной материи лежало нечто, напоминавшее гильзу. Причудливо деформированную, от патрона под крупнокалиберный пулемёт. На гильзе имелась тонкая прорезь, а кругом – мельчайшие треугольные письмена, они шли, закручиваясь в сложный узор, показавшийся Краеву странно знакомым. Казалось, писали спицей, надавливая на мягкое тесто.

– Смотри…

Рубен прикрыл руками гильзу от света, и Краев понял, что она светилась сама. Едва заметно, но не зеленоватым послесвечением старого будильника, а… как далёкая радуга в туче после проливного дождя…

– Ух ты, вещь! – восхитился он и взглянул на Рубена. – И шо це таке?

Он уже примерно понял, «шо це таке», но хотел услышать подтверждение непосредственно от Рубена.

– Ты всё понял правильно, сирели, – буднично кивнул тот. – Давно позабыты мелодии Жизни и Смерти, да и Флейты Неба, собственно, нет, но её части ещё хранят свои магические свойства. Если подуть в свисток, тебя услышит удача. И, очень даже может быть, придёт к тебе… Бери, Олег, он теперь твой.

– Погоди. – Краеву до смерти хотелось взять свисток в руки, погладить его, примериться и осторожно подуть, но что-то мешало. – Послушай, Рубен… Я серьёзно, это ж не шутки… Сам говоришь, предки… века и века… а я кто?

Рубен улыбнулся. Какой-то тысячелетней улыбкой, грустно и понимающе.

– Ты же знаешь, – сказал он, – столь могущественные предметы приходят к нам и уходят по собственной воле, но никак не по нашей. Если мне захотелось тебе его передать, значит, это он сам мне подсказал. Может, ты ему нужней, а может, просто достойней. Бери.

– А сам-то ты? Без удачи? – вырвалось у Краева. – Очень нравится работать маляром?

Рубен опять улыбнулся. На сей раз как-то очень по-детски.

– Нет, не нравится. Но по сравнению с тем, что могло постигнуть меня… и в особенности Тамару и Мишу… К тому же ты просто не знаешь, что там написано. – Он кивнул на свисток. – Это урартская клинопись, сделана уже после того, как Флейты не стало. Примерный перевод таков… – Рубен прикрыл глаза, в речи прорезался армянский акцент: – «Здесь покоряющая длань и мудрость Сардури: „Сапожник, хоть и пребывая на троне, всегда без сапог“».

– Как-как? – Краев сразу вспомнил Панафидина. – Сапожник без сапог, говоришь?

– Это не я сказал, это изрёк мой предок, мудрейший Сардури, – пожал плечами Рубен. – А уж он-то знал, что говорил, ибо был Посвящённый в Истину. Маг ничего не может сделать для себя, если он истинно маг… Конечно, есть исключения, но они подтверждают правило… А теперь… – он помолчал, вздохнул, – попрощаемся, сирели. Проводить тебя не смогу, работаю в ночь – там «Лексус» подогнали, кто-то бедолагу всего неприличными словами исцарапал, хозяин в истерике…

И снова рука Рубена показалась Краеву неправдоподобно тяжёлой, а пожатие – неправдоподобно крепким…