Ошибка "2012". Джокер

Впрочем, со стороны халупы старухи Ерофеевны тянуло печным дымком. Так и есть, бабушка божий одуванчик готовила что-то в большом чугунке. Но не в русской печи, спасительнице от зимнего холо­да, — по летнему времени на железной, блокадного вида буржуйке под навесом во дворе. Вились му­хи, щурился долгожитель-кот, пахло неожиданно вкусно... Хозяйка суетилась вокруг, охая и кряхтя. Сколько помнил её Фраерман, старуха обитала здесь одна. Мужика в доме Матвей Иосифович уже не застал.

— Здорово, Ерофеевна, — крикнул он от калит­ки. — Кашу варишь? Бог в помощь!

Старуха была туговата на ухо, оттого и кричал.

— А, это ты, кормилец? Со своими? — пронзи­тельно отозвалась она. — Спаси Христос на добром слове, заходьте, желанные, как раз каша поспела. Перловочка вот, с лучком, с нутряным салом... Пой­ду только Ниловну покличу!

Ниловна — это соседка, обитавшая через три дво]>а, такая же древняя и одинокая. Раньше у неё был дед, Митрофан Кузьмич. Фраерман про себя окрестил его «химиком». Да не за отсидку на «хи­мии», а за то, что любил порассуждать, как «изовра- жилась земля, а не то ведь шпыгуют и шпыгуют её энтой химией всякой». Про политику, про войну, покапывал свои два ордена солдатских, вечной «сла­вы»... А в прошлом году ушёл. Молча, уронив топор, которым колол дрова. И всё, остался в Глуховке один-единственный мужик, да и того никогда ни­кто не видал. Как говорили бабки, кузнец был из тех, кто «с чёртом на одной стропилине сидит». Ну и фиг с ним.

— Не, Ерофеевна, спасибо, торопимся,— проорал Фраерман. — Ехать надо. Чего из города-то привез­ти? Мука есть ещё?

Тётю Фаню, мамину сестру, такое же вот ста­ричьё укрыло и спасло в оккупацию. Поэтому Мат­вей Иосифович регулярно и безвозмездно таскал в Глуховку сахар, муку, тушёнку, крупу. Коробками и мешками. Для кошелька — тьфу, а вот для души...

— Есть, есть, всё вдосталь, спаси Христос, кор­милец, — вдруг истово, в пояс, словно барину, по­клонилась Ерофеевна. — Ты вот кашки бы, корми­лец, лучше откушал. Добрая кашка нынче полу­чилась...

«Господи, не приведи за грехи такой вот старос­ти», — отвёл глаза Фраерман...

Мощный «Хаммер» едва одолел четверть зарос­шей дороги, когда впереди на обочипе возник че- лове к, крепкий, бородатый, весьма смахивавший на цыгана. Правда, в руке он держал не уздечку, а какую-то хитрую штуковину из металлического прута.

— Э, да ведь это же кузнец, — вслух удивился Фрасрман, опознав персонажа, мельком увиденного когда-то сугубо на другом берегу. — И чёрта ли ему здесь?

Никто из сидевших в машине не ответил ему. Матвей Иосифович оглянулся... Коля, Никанор, профессор Наливайко и даже Шерхан погрузились в странное оцепенение. Застывшие тела, неподвиж­ные взгляды... Фраерман хотел уже схватиться за руль, но двигатель «Хам мера» необъяснимо затих, джип проплыл но кочкам ещё несколько метров и остановился аккурат вровень с бородачом. Действуя как бы помимо собственной воли, Матвей Иосифо­вич открыл дверь, спрыгнул и подошёл. И, подойдя, тихо удивился. Сколько же лет этому кузнецу? «На вид моложе меня...»

— Здравствуй, сосед, — между тем сказал тот и дёрнул чёрной бородищей. — В юрод никак?

Голос у него был густой, звучный, с отчётливо иронической интонацией. Так уверенный в себе учи­тель разговаривает со злостным недоумком.

— Здравствуй, сосед,— вместо того чтобы послать (как вроде следовало бы по логике вещей), отозватся Фраерман. — Да, в город.

— Стало быть, немчуру будешь встречать? — В голосе кузнеца, даром что негромком, послы­шалась дамасская сталь. — Фашистку и недобитка ейного?

\

Вот так, вроде бы живёт в лесу бирюк бирюком, со стороны кажется, атомной войны не заметит, а на деле осведомлённость — КГБ отдыхает.

— Да, стало быть, встречать, — движимый неве­домой силой, с готовностью доложил Фраерман. — Её самую, фашистку. С недобитком.

Та самая неведомая сила заставляла его быть добрым и корректным.

— Ну так и передай ей, только смотри, слово в слово: «Худой мир лучше доброй ссоры. Помни, сука, скоро две тыши двенадцатый», — раздельно проговорил кузнец. И протянул замысловатую же­лезяку: — Это тоже передай, а на словах прибавь: «Будешь рыпаться, тебе хвост прищемят и так же завяжут. А потом выдерут. С корнем...» Ты уж, со­сед, смотри не перепутай, целиком на тебя пола­гаюсь...

Железяка была ещё та. Прут в палец толщиной, завязанный замысловатым узлом. Таким манером мягкую верёвочку завязать — и то бросишь посреди дела. А тут чуть ли не ломик.

— Прищемят, завяжут, а потом выдерут. С кор­нем, — запоминая, послушно повторил Фраерман. Уважительно покачал фиговину на руке и решитель­но полез в джип. — Всё исполню в точности.

— Ты Никанору-то своему скажи, чтоб не силь­но га ал, к полудню дождь соберётся, - раздалось ему в спину. — А ты мне живой нужон.

...Охнул, словно вынырнув из сна, Коля Борода, глухо зарычал Шерхан... Лапнул руль очухавшийся Никанор, завертел головой Наливайко. Двигатель по­слушно заурчал, шины вгрызлись в колею. Поехали.