Ошибись, милуя

Семен поднимался до петухов, и вместе с приказчиком Силой Ипатычем Корытовым они бегали по дворам, подгоняли мужиков с выездом в поле. И чем озабоченней метались эти два человека, тем злей и медлительней были люди. Если агроному Огородову казалось, что уходят лучшие сроки весенней страды, то рабочие не видели нужды торопиться, считая, что у бога дней много и всему придет свой черед.

На ферме было издавна заведено и вошло в норму начинать трудовой день с конторы, где на перекуры, наряды и пререкания уходили лучшие утренние часы. Огородов попытался было сломать этот порядок и ввел разнарядку по работам с вечера, но люди все равно находили причины и по утрам являться в контору, а уж потом шли разбирать лошадей и на конюшне опять долго спорили о телегах, сбруе, мешках и не спешили разъезжаться.

Все это приводило Семена в отчаяние, в разговорах с людьми он, не замечая того сам, повышал голос и все ясней начинал понимать, что между ним и рабочими возникала невидимая и неодолимая стена. Но скрытая вражда сразу прорвалась наружу, как только агроном заставил плугарей перепахивать мелкую веснину, где даже нельзя было заделать семена. Крупного росту, согнутый в пояснице мужик, Спиридон, в потной по вороту и расстегнутой рубахе, легко во злости выбросил из борозды плуг, и, зевласто отворяя большой, завешенный усами рот, пошел на Семена:

— Ты кто здеся, а? Ты откуль таков выискался, спрашиваю, что от тебя не стало житья ни дома, ни в поле?

Если бы Семен струсил и отступил, мужик наверняка ударил бы его деревянной лопаткой, которой очищал от земли лемех и сейчас нервно перебирал ее в пальцах, но агроном сделал твердый шаг навстречу, сохранил спокойствие, и мужик опал, с размаху глубоко воткнул лопату в свежий, блестящий на срезе, только что отваленный пласт.

— У тебя, Спиридон, крест на шее, а самое божеское работаешь плохо. Земля ведь. Разве годно обманывать ее.

— Ты меня словами не бери, а на-ко, вот, да походи сам, — Спиридон кивнул на лошадь. — Она себя-то кой-как волочит, лучше самому бы в оглобли-то. Может, этого хочешь? Дак не дождешься. Ты, парень, гляжу, молодой, учен, должно быть, мало.

— Гляди сам, Спиридон. Мне надо не больше твоего, только землю залудили, жалко ее.

— Жалко — запрягись сам, в чем же дело-то. А то завели моду ходить да указывать. Мы указчику — гов. . .яда за щеку. — Спиридон взял лопаточку и вернулся к валявшемуся плугу. Поставил его в борозду, вымещая свою неизрасходованную жгучую злость, ременным хлыстиком вырезал полосу через весь круп лошади. Уходя за плугом, вроде слезным голосом приговаривал:

— То не так, то не едак, вроде палки-погонялки. У-ух, вы!

К вечеру Семен обошел засеянные поля и не мог успокоиться от плохо сделанных работ: сеяли по мелкой пахоте, с большими огрехами, семена были заделаны кое-как. Их легко выклевывали грачи, табунная и прожорливая птица.

На высокой елани в обхвате старого, с подлеском, сосняка встретил кузнеца Постойко, который сидел на опрокинутом лукошке, курил и разглядывал свои босые костистые ступни. Острым ядовитым дымком напахнуло еще издали. Лайка, пестрая молодая собачонка с закрученным кверху хвостом, тоже издали учуяла Семена и бросилась к нему с лаем, но Постойко прикрикнул на нее, и она, сконфузившись, опустила хвост, улеглась в сторонку. Семен присел рядом на мешок с овсом, похлопал по его тугому боку:

— А где ж народ-то? Да и ты тут — зачем?

— Сеялку так и не наладили, Сема. Бились, бились и увезли назад. Крепежные болты на раме кто-то снял, а самодельные не держат. Все уехали. Я вот сижу с собачкой. Что сижу-то? Я, Сеня, по весне завсе так: люблю с лукошком походить по свежей пахоте. А то как же, босичком. Только, только. Да нет, какая простуда. Вешняя землица, она и студит и греет, а ноги после зимней-то обувины никак не нарадуются. Я уж вот по левому-то укосу прошел. Заборонить осталось.

— И зябь и веснина плохо сделаны, — вздохнул Семен. — Глаза бы не глядели.

— Морду бить за такую работу. Да у нас тут, на ферме, извеку так. Плуги есть, и коней бы подобрать можно, а дело не вяжется. Им скорей обскакать загон да зашибить поденщину. Пашет один, сеет другой, убирать будет еще кто-то, под конец и спросить не с кого.

— А я с кем ни заговорю, тот и в штыки. Без малого в драку. «Ты же, — говорю, — Спиридон, землю портишь». — «Берись-де сам». А в руке лопатка так вот и ходит, того гляди смажет.