Ощущение времени

— Ну, почему? Вот ты и сделай, чтоб не клюква, а заграница увидела настоящее… и деньги есть… знаешь, что… я тебя с собой возьму… на автора места нет — я тебя рабочим сцены оформлю… а там представлю, как автора… не возражай — все так делают — главное границу переехать! И заработаешь немножко — валюта! Я тебе слово даю — напишешь — всё выполню!

— Давай машинку! — потребовал Додик.

— У тебя что, на примете есть что-то, материал? — засуетился Николай.

— Давай машинку и четыре дня меня ни о чем не спрашивай. Потом прочтёшь то, что я тебе дам, тогда поговорим.

Додик работал, действительно, не разгибаясь. Печатал он медленно, четырьмя пальцами, иначе не умел, и на предложения поучиться работе вслепую отвечал: «Мне не надо, я и так думать не успеваю! А когда медленно — слова и мысли совпадают!» Черновик часто служил ему только конспектом — он разворачивал сцены, расширял описания, а то добавлял целые куски, неизвестно откуда являющиеся и так органично входящие в повествование, что без них уже невозможно было представить этого повествования… он не выходил из дома, хотя Николай вечерами рассказывал о театральных делах, о том, что артисты прознали о нём и интересуются, когда увидят… Четырёх дней ему, конечно, не хватило…

Через неделю Николай принёс домой договор и просил подписать — его подпись и печать уже стояли.

— Ты где такие деньги взял?

— Столичные расценки! Уметь надо! — покрутил пальцами перед Додикиным носом Николай. — Подписывай, а в понедельник за авансом… и никаких почтовых расходов…

— Но…

— Додик! Никаких но! Я ж тебе сказал: пьесу! Только пьесу! Сам потом скажешь, что я был прав — во всём… мы ж даже с тобой толком поговорить не успели…

Он вернулся в Москву, когда снег безобразно таял на чёрной грязи улиц, оставлял белые разводы на высыхающей обуви и несводимые пятна на брюках… всё вокруг было странным, неожиданным, хотя и знакомым, отвыкшему взгляду…

Но он чувствовал какую-то радость, волнение, подъём… всё новенькое на нём ладно сидело — Коля с Леной позаботились… и пьеса-сказка вроде получилась, а благодаря ей он обнаружил, что существует «завтра». Все старые проблемы не наваливались на него, а стояли в стороне и не требовали никаких решений и суеты — они просто существовали в мире. Это его дело было, возрождать их или нет. Он отматывал назад события и, наконец, остановился на том приёме в союз, с которого начался для него провал в жизни. Теперь, казалось, он стоит на противоположном берегу, смотрит внимательно назад и удивляется, как мог столько значения придавать этому! Выходит, правильнее всех сказал ему тогда, в самый горячий день, Сашка Зверской, месткомовский прощелыга… но тогда он не мог поверить ему, не мог вообразить, что придёт сегодняшний день… какое счастье, что он вырвался из этого прокрустова ложа, отвязался от этой зависимости… и как ни вечен Василий Иванович, но не все же подписали на себя клевету, не все… были же и коломенские рабочие с паровозостроительного — триста человек… были же и косаревские комсомольцы — не подписали ни одного клеветнического протокола… сгинули все… но вот ведь их теперь раскопали… мёртвых… «Мёртвые срама не имут!» Он припомнил последний разговор со своим «серым мышом»… Сейчас другое время… но, может быть, эта тишина ещё страшнее, потому что за ней непременно будет новая гроза… напряглось всё… очень… и все разбегаются, кто куда… подальше, подальше с глаз…

Вечер пришёл без предупреждения.

Додик настолько был поглощён разговором с самим собой, что не обратил внимания на собственное окно, в котором горел свет.

В прихожей было пусто. Дверь в его комнату приоткрыта. Сердце заколотилось неизвестно почему — может, от недоброго предчувствия. Додик ещё чуть приоткрыл её и остолбенел: возле стола стоял перетянутый ремнём чемодан, на нём лежало пальто, на диване сидела Вера с опущенным в книгу взглядом. Её колени были покрыты незнакомым пледом, а знакомая кофточка не застёгнута на верхнюю пуговичку, которая его всегда очень раздражала, и потому часто её приходилось пришивать снова. Он замер и смотрел, не моргая. Так продолжалось несколько минут, пока Вера не почувствовала чьё-то присутствие, медленно повернула лицо и очень медленно, как бы боясь взглянуть в эту сторону, перевела на него глаза. Теперь они оба замерли и не могли произнести ни слова… тогда Додик шагнул за порог и затворил дверь…