Осенний разговор

Над городом в рассветном дыме

стоит, заметное едва,

твое магическое имя,

как Валтасаровы слова.

И, огорошенная сходу,

читает, заворожена,

подвластная тебе природа

таинственные письмена.

Уже она близка к разгадке,

уже понятней будет впредь,

чего ей ждать, в каком порядке

сиротствовать и зеленеть,

и почему для человека,

в час этот спящего пока,

она была и будет Меккой

на все грядущие века.

А ты, душа, живи, шаманствуй

в кругу заговоренных звезд,

покуда время и пространство,

как вдовы, ходят на погост.

Нет у стихов имен и отчеств,

и чтоб их как-то различать,

на лучших воском одиночеств

оплавилась судьбы печать.

Песенка об Иосифе

Холод колючий бороду щипет.

Взгляд обреченный на родину бросив,

с грустью увозит в далекий Египет

Деву Марию с младенцем Иосиф.

Ослик щипет верблюжью колючку,

теплые ясли с тоской вспоминая.

Яхве ковчегом выберет тучку.

Да, на земле обстановка иная.

Перепись начал наместник Квириний,

требует стадо Господне учета.

Горе, коль кто-то нынче в пустыне,

ах, упасет ли пастырь его-то?

Старый Иосиф смотрит с тревогой:

как уберечь это пухлое чудо?

Сын примирил его с жизнью немного,

вот бы понять еще – взялся откуда…

Спит безмятежно младенец безгрешный.

Ослик библейский трусит колыбельно.

Все обойдется, и ждут их, конечно,

реки молочны и бреги кисельны.

Нос воротя от безрадостных видов,

на миражи глаза закрывая,

видит он мысленно город Давидов:

дом, палисадник, осина кривая.

И улыбается глупый Иосиф,

и забывает, что яд уже выпит,

И, на жену одеяло набросив,

шаг ускоряет в далекий Египет.

Безмолвие

Памяти Тамары Глытневой

Холсты становятся старше,

становятся жизни короче.

Чего тебе надобно, старче?

Ты все мудро устроил, Отче.

Купит твой сад вишневый

размером тридцать на тридцать

меценат из Айовы

или римский патриций.

Хватит на хлеб с маслом,

а если не ешь хлеба,

искусство неси в массы,

по праву слывя «левым».

Если ж немеют пальцы

и вкус пропадает к цвету,

то можно не просыпаться —

свободу дают по рецепту.

Всем прочим нужна поблажка

в виде рамки на прежнем месте.

Подоконник. Прозрачная чашка.

И вечность в подтексте.

«Нам приказали долго жить…»

Нам приказали долго жить,

и мы живем.

Люблю над пропастью во лжи

ловить сачком

свет истины. И луг, что был

в зеленый цвет

солдатом выкрашен, мне мил

как блажь, как бред

ума российского, как сон,

в котором вдруг

поймешь, что был жидомасон

царь Петр. На крюк

повесим душу. Налегке,

забыв грехи,

однажды спустимся к реке,

а у реки

встречает тот, кто за обол

(см. в рублях)

готов доставить на любой

архипелаг.

Вот только справку дай ему

о смерти. Но

и умирать нам ни к чему —

мертвы давно.

Осень в Вермонте